Полоса отчуждения

Рассуждая так, я сочувствовал Леониду Васильевичу: сам я на его месте вряд ли смирился бы, а скорее всего отослал бы помощницу подальше, чтоб не мешала. Ее ли это дело!

— Мам, иди займись чем-нибудь своим! — сказал сын резковато; вот и он не выдержал. — Иди просто посиди на лавочке!

— Да чего ты! — тотчас возвысила она голос. — Мешаю я тебе, что ли?

Ну, мне ясно, что последует дальше: поссорятся. Я слез с подоконника, заварил чай, уселся с книгой к столу. Но за окном то и дело раздавались голоса, и мне трудно было сосредоточиться.

Прихлебывая из чашки, я поглядывал в окно. Мой герой, ошкурив бревно, шатнул посильнее старый столб, тот хрупнул у основания и повалился, увлекая за собой соседние колья: то же самое и следующий — Леонид Васильевич прошел вдоль всей изгороди, отбрасывая ногой многочисленные подпорки и обрывая веревки. Если столб не обламывался, топором отбивал старые жерди, вытаскивал его и бросал рядом. Силен мужик! Когда он обернулся в мою сторону, мне приятно было видеть его вдохновенное, решительное лицо.

А матери, видно, тоже хотелось деятельной работы: она приступила к поваленной изгороди, намереваясь растащить, разобрать. Сил у нее немного, а колья, сцепленные между собой обломками старых жердей, не хотели разделяться, задевали за кусты вишенника, за подол ее платья…

— Мам, оставь! — крикнул сын. — Справлюсь сам.

— Да я потихоньку.

— А я говорю: оставь! Отойди и займись своим делом, если не хочешь сидеть.

— Тьфу, чтоб те разорвало! — она бросила старье на землю. — Ить помочь хочу! Все тебе поменьше работы-то!

— Иди-иди, — настаивал он.

Она выпрямилась и глядела на него с укоризной.

— Семьдесят пять лет человеку, а она все бы ворочала, таскала… — ворчал сын. — Чего неймется!

— Дак мне не тяжело.

— Займись, чем полегче. Не мешай, очень тебя прошу.

— Озырь упрямой! Тебе лишь бы мать-ту прогнать! — рассердилась она и пошла прочь широкими шагами, приговаривая так, что слышно было не только мне одному: — Вот послал господь сыночка!.. Исусе Христе… Согрешишь, грешница…

Тут на крыльце появилась Нина, подошла к нему, они о чем-то коротко поговорили, и некоторое время спустя я увидел, что супруги согласно работают вдвоем: он разбирал топором старую изгородь, Нина сортировала: обломки относила к сараю, целые и еще годные в дело складывала отдельно. Разговаривали они меж собой негромко, и до меня лишь изредка долетали отдельные фразы.

— Вас нельзя посылать в космос в одном корабле, — сказала Нина. — Странно, однако это так.

Она помолчала, размышляя, потом заявила:

— Вот что, Леня, съезжу-ка я домой, а?

— Что это ты вдруг? Ни с того ни с сего.

— Да уж именно с сего… Как представила себе, что вот между сыновьями нашими и нами, Леня ляжет отчуждение… и, знаешь, мне стало страшно.

У нее вдруг голос дрогнул и, должно быть, слезы навернулись.

— Ну что ты, — сказал муж виновато.

— В самом деле, Леня. Мы их оставили в такое время: госэкзамены… Я им загружу холодильник, напеку-наварю всего… Хоть порадую маленько.

— Ну, съезди, — сказал он, как-то сразу смягчившись. — Однако не покидай меня надолго!

— Да я только на денек!

Голос у нее сразу повеселел, и работать она стала проворней.

— А вообще, знаешь, Леня, надо нам с ними быть поближе. Избави бог…

— Поезжай, только помни, что у нас тут дела.

Он не спеша, но этак сноровисто обтесывал бревнышко, любовно обертывал комелек рубероидом, пришивал гвоздиками. Потом копал яму и устанавливал столб, выверяя по линии, по высоте, а когда закапывал, то старательно обтаптывал кругом, забивая камнями. Закончив с первым столбом, пошатал его, похлопал одобрительно, удовлетворенно, и принялся за следующий К вечеру уже все столбы стояли на своих местах и прожилины между ними были протянуты.

Нина отсутствовала два дня. За это время фасадная часть изгороди была поставлена и даже фигурная дверца, сделанная Леонидом Васильевичем мастерски, заняла свое место. Хозяйство Овчинниковых, если глядеть с улицы, прямо-таки преобразилось.

— Ишь, Настя, дом-то у тебя теперь смеется! — говорили соседи.

Говорили, что дом «смеется», разные люди — такой у всех рождался образ. Да, да, дом улыбался белозубой, радостной улыбкой, и хозяйка его была довольна, однако придирчиво оглядывала изгородь, с сомнением качала головой:

— Не знаю уж…

Смущала недостаточная, по ее мнению, крепость да и высота только по плечо.

— Чего «не знаю»! Ишь, как нарядно… красиво.

— Разве что красиво. Вот забор бы! Да повыше. А то завсю ребятня виснет, вишенник обламывает.

Крепкий забор — мечта каждого настоящего хозяина, и нечего над этим иронизировать! Послушайте деда Андрея, он вам скажет: и государственная граница — не тот ли забор? По-моему, он отчасти прав. Так что в эти игрушки с разгораживанием владений играют и очень умные люди.

На третий день приехала Нина. Я заметил ее в конце улицы и с удовольствием следил, как она приближалась: на ней было платье свободного покроя, и в нем как-то очень хорошо смотрелось ее полное тело. Красивая женщина…