Кто вселяется в меня, спящего? Кто мною управляет в минуты ночных странствий? Почему именно мною, а не кем-то другим? Чего мне ожидать от этого в будущем?
Я так боялся, что мои ночные хождения повторятся и здесь, в больнице! И так надеялся, что такого не произойдет в больничной-то обстановке! Значит, все-таки произошло.
— Лунатики любят ходить по крышам, им нужна луна, — продолжал Витя. — Я подумал: интересно, как он полезет в форточку? Но Ворона ее не нашел, только погладил рукой по раме, а носом потыкался в стекло.
— Потом еще погулял немного и лег на кровать, уснул…
— А глаза у него были открыты?
— В том-то и дело, что закрыты! Он так и ходил спящий. Понимаете? Мне жутко стало.
Макар не сводил с меня взгляда, в котором было детское любопытство и испуг: лунатик… любит ходить по крышам… Слушая рассказ Вити, он даже рот открыл от такого усердия.
— Закрой рот, муха влетит, — сказал я ему.
Колька Черный мрачно улыбнулся, словно нашел разгадку всему, а Ромка смотрел на меня сочувственно, даже соболезнующе: он поверил, может быть, скорее всех, что я действительно лунатик, то есть сумасшедший.
— Надо Варваре рассказать, — решил Витя. — Пусть она его опасается.
— И Виктории! И Борису Ивановичу! — заорал Макарка.
— Нет, им пока ни слова. А то они сделают укол, и он перестанет лунатить. А мне интересно наблюдать, я все равно по ночам не сплю.
Колька Черный захохотал и запрыгал на своей кровати, повалился:
— Ха-ха!.. Сумасшедший! Тронутый-свихнутый, буйно помешанный! Поглядите на сумасшедшего — вон он!
Я разозлился и сказал Вите, что раз он лежачий больной, его не трону, но нечего пользоваться этим! Что же касается всех прочих… тут я быстрым шагом подошел к Кольке Черному:
— А ну, вякни хоть один раз, что я тронутый, свихнутый! Ну, давай, вякни!
Он молчал.
— Вякни, ну!
Колька крутил головой, как грач, которому подбили крыло и тот не может улететь: то на Рыжего Кольку посмотрит, то на лежачего Витю. Но никто не мог помочь ему в эту минуту! Вид мой никому не обещал ни чего хорошего.
Выждав длительную паузу, я отошел от него. В палате воцарилась напряженная тишина.
— Значит, так, — распорядился Витя негромким голосом. — Не разговариваем с Вороной. Как будто его здесь и нет.
— Совсем? — тихо спросил Макар.
— Совсем! Мы объявляем ему бойкот. Раз он на больного человека может так…
Пришлось напомнить, что я такой же здесь больной, как и они все.
Витя не обратил на это внимания, и все дружно от меня отвернулись. Даже Ромка сидел потупясь.
Они все-таки сообщили Борису Ивановичу о моих лунатических похождениях, тот бегло посмотрел на меня и ничего не ответил. Это означало, что такие пустяки не стоят его внимания. После врачебного обхода напомнили о том же Виктории, но и она отнеслась безразлично, просто приказала всем спать по ночам крепче, а не подглядывать друг за другом.
Тогда они наябедничали Варваре.
— О! — воскликнула она. — Как интересно! Ты, Митя, ничего мне об этом не рассказывал. Знаете, мальчики, о чем это свидетельствует? А о том, что Митя у нас обладает очень чуткой нервной системой. Понимаете? Это означает, что он не простой человек, а очень даже одаренный — из него выйдет или художник, или композитор, или поэт.
Вот уж это было совсем неожиданно. Мою несчастную особенность мне же и поставила она в заслугу!
— Из лунатиков даже нормальный человек не получается, — возразил Витя строго, — не то что художник да композитор.
На это Варвара сказала, что он глубоко заблуждается, потому что все выдающиеся люди — или лунатики, или сумасшедшие.
— Посудите сами: разве может нормальный человек сочинять небылицы про выдуманных им же самим людей да еще и проливать над ними слезы?.. А между тем как раз их-то выдумки нам и нужны.
Она говорила о том, что люди особенные воспринимают мир не как все, видят и слышат такое, чего прочие не видят и не слышат и тем самым помогают так называемым нормальным людям, делают их жизнь богаче. За это-то им и благодарны все, за это-то им даже памятники ставят. К их числу, по мнению Варвары, можно, мол, отнести и меня, поскольку я обнаружил столь чуткую нервную систему. Может, конечно, и ничего из меня не получится, если я, Митя Всеславин, не осознаю своей роли, если уклонюсь от великого труда над самим собой. А это было бы жаль.
Примерно так она говорила, а я понимал, что это не что иное, как великодушная защита меня от подлых подозрений и обвинений, и был неизмеримо благодарен ей.
— Не обращай на них внимания, Митя, — сказала она мне в заключение, — им скучно, вот они и развлекаются. А вообще ваши мальчишеские распри мне неинтересны.
О чем мы беседовали с нею, опять удалившись в диванный зал? Да о моей родине, конечно.
— Расскажи мне… Ну, вот хотя бы про то, как тебя угораздило сломать руку. Ты говорил, что это случилось на молотьбе. Что это такое — молотьба? То есть я знаю, конечно, но так мало! Растолкуй подробно, чтоб я могла себе это представить.
Молотьба…
Чтоб рассказать о ней, следовало начать с того, как жарким июльским днем начиналась жатва.