Полоса отчуждения

Собирались жницы на краю ржаного поля, бригадирша определяла каждой по полосе, колышки-метки по краю вбивала, чтоб не перепутали эти полосы. На материной метке писали «ВСЕСЛА» — Всеславина, значит, Полина Артемьевна.

«Ну, господи, благослови!» — скажет жница, наклонится, заберет в горсть ржи и снизу серпом — вжик! — и еще заберет, и еще, сколько рука сможет.

— Вот у моего отца, мама рассказывала, была горстища! Он мог забрать и в ладонь, и вот так между пальцами… Сразу — полснопа!

— Погоди, Митя, разве мужчины тоже жнут?

— Мама говорит: настоящий мужик все должен уметь делать. А иначе он и не мужик вовсе.

Полную эту горсть, разгибаясь, поддерживая серпом под колосья, жница поднимет, чтоб отделить от еще растущей ржи, и положит на землю. И снова серпом в правой руке под левой — вжик! — и положит новую горсть вместе с первой. И так пока не наберется сноп. Тогда скрутит соломенный поясок — я показал Варе, как это делается, — и туго вяжет сноп. Ну вот, один есть, теперь второй…

— Погоди, Митя, ты не спеши, — говорила Варя. — Ты рассказывай подробно не только про эту работу, но и что происходит вокруг.

— Жаворонки поют, — вспоминал я. — Кузнечики стрекочут… Во ржи васильки тут и там выглядывают. Ты знаешь такие цветы?

— Знаю. То есть видела на картинке.

— Ну вот, это же сорная трава — васильки. Их очень много, а любуются ими только сдуру. Нормальные-то люди их ругают.

— Да, да, — кивала Варя. — И среди людей так: бывают очень красивые, но бесполезные или даже вредные… А скажи вот что: женщины за работой переговариваются? Или, может быть, поют? И чем пахнет в поле, Митя, когда жнут? Как это все представить?

— Разговаривают. А пахнет на жнитве… сухой землей, рожью, то есть ржаной соломой… еще, пожалуй, молочаем… А то и навозом, если ветер подует со скотного двора, — добавил я не без насмешки.

— Земля сухая, да? Солома колется?

— Колючек много. Не будешь же выбирать каждую колючую травину — вот и попадается. Руки, конечно, исцарапаны да и в мозолях… За день так понагибаешься да понаклоняешься, да на жаре-то, — по ночам мама плачет: болят руки и спина.

— Да, да, — сочувственно кивала Варя и морщилась от боли. — Рассказывай, рассказывай…

— А потом, — говорил я, — снопы ставят в суслоны или складывают в крестцы.

— Я видела, — обрадовалась Варя. — Кажется, у Венецианова, у него много про жниц. Суслоны — это такие шалашики из снопов, верно? Комлями вниз, колосками вверх.

— Да, так они стоят, дозревают. А уж потом их везут на ток. Знаешь, как трудно сложить воз из снопов! Они расползаются, как живые. Чуть телега попадет в колдобину — можешь съехать на землю вместе с возом.

Варя засмеялась.

Снопы возили с поля в августе и складывали возле тока в скирды — это значит, огромные такие стога, высотой с дерево. Складывать скирды у нас в деревне умели двое или трое: дело непростое.

И вот в конце сентября или даже в октябре в Тиуново пригоняли колесный трактор с молотилкой — мы, мальчишки, встречали их на околице и уж не отходили. Молотилку ставили возле скирд на току, сколачивали из досок широкий стол — по которому двигать снопы в молотилку, надевали на шкивы трактора и молотилки широкий ремень, с помощью которого, собственно, и передавалось движение молотилке, и долго-долго заводили трактор. Он надсадно кашлял, вздрагивал, выплевывал клубы черного дыма из трубы вверх, потом, разозлясь, словно взрывался — следовала очередь оглушительных выстрелов, и утихомирясь, рокотал уже ровно, трудолюбиво.

Работы хватало и взрослым, и подросткам. Одни разбирали скирды, другие подтаскивали снопы к столу, третьи вилами откидывали обмолоченную солому, четвертые оттаскивали мешки с зерном, взвешивали на весах, отвозили в амбар. Еще кто-нибудь отгребал полову, укладывал солому в омет…

— А что такое полова, Митя?

Я объяснял.

Пыль стояла над работающей молотилкой, трактор оглушительно рокотал, сам председатель дядя Осип Буквицын матерился увлеченно:

«Давай-давай! Шевелись, растак-перетак!»

Он стоял на главном месте, перед молотильным барабаном — ему придвигали снопы, он одним взмахом острого ножа взрезал поясок и совал снопы, совал в ненасытную пасть молотилки.

— Ты мне поподробней, Митя, поподробней: какие звуки, чем пахнет, что случается…

А что случается! Вот иногда какой-нибудь дурак вроде меня руку сломает.

— Распочинали мы новую скирду, я влез на самую верхотуру, сбрасывал снопы… и вот сам не знаю как — я оттуда вниз головой — а внизу тележное колесо лежало, я на него…

— Ладно, Митя, не надо об этом, — сказала Варя, увидев, что я опять пережил свое несчастье. — Расскажи что-нибудь еще про вашу деревенскую работу.

Да, молотьба… Без передыху и час, и два, и три… Уж просто валишься с ног.

«Пе-ре-кур! — командовал Буквицын и махал рукой тем, кто его не слышит. — Стой! Стой, говорю, так-перетак!»

Трактор, поперхнувшись, приглушал свой натужный рокот; молотилка замирала; с минуту еще все вяло двигалось тут и там, люди усаживались. Наступала желанная тишина. Относительная тишина, конечно: трактор-то не глушили, а то потом намучишься, заводя.