Полоса отчуждения

Кто-нибудь приносил от колодца воды в ведре — пили прямо через край; лица у всех потные, черные от пыли, губы спеклись. Еще нам, мальчишкам, полегче: мы или на скирде, или волокушами отвозили солому — значит, на ветерке, непыльно; а каково у самой молотилки, вон хоть бы Буквицыну у барабана! Каково ему на одной-то ноге!

Какое блаженство — минуты отдыха! Разговор негромкий тут и там, вот уж кто-то и засмеялся; с одной стороны наносило дымком самосада, с другой — ароматом ржаного пирога с луком или ватрухи. Есть хотелось! Тут мать доставала заранее припасенную еду — вареные яйца вкрутую или просто чуть-чуть окропленный льняным маслом кусок хлеба. Вкуснота!

И так хотелось подремать чуток!

Но: «Подъем!»

И опять все двигалось, крутилось, клубилось… до самого вечера. А когда начинало смеркаться, приносили фонари — и чуть ли не всю ночь на току раздавались рокот тракторного мотора, грохот молотилки, крики людей…

— А под скирдами столько мышей! — рассказывал я, желая рассмешить Варю. — Соберутся со всего поля, мышат навыводят. Нижние снопы выбираешь — мыши так и шмыгают из-под рук, попискивают, разбегаются, прячутся под соседние скирды.

А уж когда молотьба заканчивается и выбирают основание последней скирды — то-то тут мышей! Тьма-тьмущая! Девчонки боятся, визжат и разбегаются тоже, как мыши.

Варя смеялась и, раздумавшись, говорила тихо:

— Да… Совсем иной мир… Как другая планета!

И мне больно было видеть ее лицо в эту минуту.

— Очень тяжелая работа, — добавлял я, чтоб она не шибко завидовала.

— Я согласна так работать, Митя, каждый день, лишь бы… Неужели я этого всего никогда не увижу? Не испытаю?

27

Помню, как благодарно отозвались во мне Варины слова, что, если судить по названию, деревня моя очень старинная: ей, мол, уже лет шестьсот или восемьсот, а может быть, даже и больше, и тогда она старше самой Москвы. Я высказал по этому поводу робкое сомнение, но затем лишь, чтоб услышать хоть какие-нибудь доказательства, а поверить-то хотелось, поверить-то я был готов.

— Не забывай, Митя, что все города начинались с деревень! — горячо убеждала меня она, и руки ее порхали радостными птицами по больничному халату на коленях, того и гляди запоют. — И наша Москва тоже. Да, да! И то еще имей в виду: отнюдь не все деревни захотели стать городами. Сколько их осталось деревнями на многие столетия! Так и живут поныне, а ведь они древнее городов. Вот скажи, откуда название вашей деревни? Ну? От слова «тиун». Что это такое, по-твоему? А вот что: в Древней Руси были чиновники, которые разрешали всякие споры между людьми, судили и рядили. Может быть, судебные разбирательства происходили именно в твоей деревне, потому она так и называется, а?

Просто замечательно, что мое Тиуново такое древнее! Конечно, оно старше Москвы! Почему бы и нет? Все города начинались с деревень, как дерево из семечка, как рыба из икринки, как река с родничка и ручья. Разве Варя не права?

Я был окрылен таким открытием — и чем больше думал об этом, тем больше воодушевлялся и готов был повествовать о своем Тиунове бесконечно.

Верно она сказала: Тиуново — целый мир. Я рассказывал о прудах, что цепочкой выстроились у деревни; о тополях и грачиных гнездах на них; о лошадях, которых закрепляют за нами, мальчишками, — гонять в ночное, вовремя поить, ставить в конюшню в жаркую пору дня; о том, как мы играем в лапту, бороним поле и возим сено или навоз… как разливается по весне наш ручей, превращаясь в реку… про старушку Прасковью, что крестится на восход солнца и поет молитвы вслух, и, конечно, про дядю Осипа Буквицына. Варя спрашивала меня про отца, но я всякий раз сбивался на дядю Осипа, поскольку про отца-то своего почти ничего не мог рассказать: мал был, когда он ушел на фронт. А дядя Осип с моим отцом дружили с детства, и потому мне казалось, что они похожи.

Варя и говорила и слушала очень увлеченно, только время от времени мгновенная гримаса боли искажала ее лицо и она прикладывала ко лбу и к вискам платок, как промокашку…

— Митя, — сказала она однажды в искреннем волнении. — Твоя деревня заслужила, чтоб добрая молва о ней разнеслась широко. Я уверена, что Тиуново этого достойно.

Она утверждала, что там уложилось немало замечательных человеческих судеб, каждая из которых достойна удивления и славы. История всей России, по мнению Варвары, прошла и через мою деревню, наверняка Тиуново оставило отпечаток в истории нашей страны. Это, мол, надо понимать… Она высказала еще то убеждение, что как подвиг простого солдата ничуть не уступает подвигу полководца, как они не умаляют друг друга — слава солдата и слава полководца, — а совсем напротив, взаимно поддерживают, возвеличивают, так и моя деревня достойна самой высокой чести наравне с Москвой: тут они — простая русская деревня и столица — не соперницы, а соратницы.

— Так что, Митя, на тебе лежит святая обязанность.

— Какая? — спрашивал я, уже догадываясь, что она скажет, но желая все-таки услышать.