Полоса отчуждения

Там спали, или мне показалось, что все спали? Во всяком случае я не помню, чтоб кто-то говорил или ходил. Было притемненно — только возле одной кровати светила ночная лампа.

Варя лежала приподнятая на подушках. Ей было гораздо хуже, чем мне в мою самую тяжкую ночь, я это сразу понял. Она дышала редкими, быстрыми вздохами и, казалось, руки от слабости поднять не могла — они лежали у нее поверх одеяла как неживые.

— Здравствуй, Митя. — Она глядела на меня странно блестящими глазами.

Я ответил: «Здравствуй» — и с этого мгновения забыл, что за спиной у меня стоит Виктория, а рядом лежат больные: мы остались вдвоем.

— Меня нынче ночью, Митя… или завтра рано утром… в другую больницу… Я проститься с тобой хочу… Ты проснешься утром — меня уже не будет… в другую больницу… увезут, — повторила она с усилием.

Я сказал, что хочу написать туда ей письмо.

— Туда… нет адреса, Митя. Там… на особом режиме.

Она даже усмехнулась, говоря это.

— Удивительно: ты мне самый родной человек… на всем белом свете… Как же это получилось?.. Я и не заметила.

— Тебя устроил туда дядя Сережа? — не понимая, спросил я.

— Нет, — сказала она как-то странно. — Он не виноват. И никто не виноват. Так уж получилось.

Мне запомнились ее глаза: они смотрели на меня из тени, падавшей на ее лицо, и блестели. Блеск их был влажен и горяч.

— Мы с тобой, Митя, больше не увидимся… Ты уже почти выздоровел, и я рада. Уедешь в свою деревню… передай твоей маме поклон. Я благодарю ее: она тебя родила… Весна скоро… Помнишь, ты рассказывал про весну? Проталины… а на проталинах — столбанцы, которые вы едите… Что за столбанцы? Так и не увижу… Как трудно ей было произносить слова, но она говорила, и рада была, что говорит, что хватает у нее сил на это, и все не сводила с меня глаз.

— Как хорошо ты мне рассказывал про лягушиный концерт… и как головастики появляются на свет… Для меня это чудо… И про дятлов… про дроздов, у которых гнезда так низко… что можно достать рукой с земли… Скоро, Митя, ты все это снова увидишь…

Я сказал ей, что она может приехать к нам в деревню… вот выздоровеет, и приехала бы. У нас в Тиунове будет библиотека, она станет ею заведовать или учить в школе…

Но она только усмехнулась, мой план почему-то не обрадовал ее.

— Я уверена: ты будешь трудиться… Ведь мы зачем-то родились на свет… не так ли, Митя?.. Как горько, если ничего… — Мне показалось, что она заплакала. — Спасибо, что пришел ко мне… спасибо, что был… Прощай, Митя! Я очень тебя люблю, запомни это… А теперь иди, милый мой. Все… Устала… Я очень люблю тебя!

Виктория тронула меня за плечо. Я отступил и пошел было к двери, но вернулся, наклонился к Варе… и поцеловал ее.

Может быть, это Виктория шепнула мне, чтоб я так сделал? Не помню. Но я поцеловал, и нынче так светло на душе при воспоминании об этом!

ВИД С ПАВЛОВОЙ ГОРЫ

1

Они прожили в добром супружеском согласии уже много лет, вступили в золотую пору жизни, когда и материальный достаток есть, и люди уважают, стремясь к знакомству с ними, нуждаясь в их дружбе или поддержке, и здоровье у обоих не пошатнулось; во все годы супружества они жили согласно, и не было между ними недоразумений; вот только в одном не могли столковаться…

— В моей деревне в каждой избе — горница, — сказал однажды молодой муж Митя Всеславин совсем молоденькой жене Шурочке.

Кажется, это было в их медовый месяц.

— И в моей тоже! — радостно подхватила она.

— Ее еще называют ласково горенкой.

— Горенка — это, Митя, как о чем-то маленьком и несерьезном. А у нас горница — комната самая просторная, нарядная, потому ее не только любят, но и почитают. Понимаешь?

Они тогда не могли предполагать, что тем самым начинают длинную череду разногласий, которая потянется на двадцать с лишним лет. То есть, разумеется, не каждый день во все эти годы, а время от времени вдруг как-то разговор о горнице возникал и переходил в спор, а то и в ссору, даже и с немалыми обидами. Поистине яблоком раздора было для них это слово, в толковании которого Всеславины никак не могли сойтись.

— Горница — летнее жилье, — разъяснял Митя, ставший уже Дмитрием Васильевичем. — Она зимой не отапливается, печки нет, а вот летом там девушка-невеста спала, если таковая была в семье. Ну и хранилось все самое дорогое, самое ценное: сряда, девичье приданое, мешки с зерном или мукой.

— Тогда это кладовая, а не горница. Не самая чистая и уютная комната в доме, а рабочее помещение.

— Там, где хлеб — место свято. Горница — это прируб, бревенчатая пристройка с маленьким окошком, в которое вору не пролезть, а дверь всегда заперта…

— Ну почему обязательно прируб! — не соглашалась Шура. — Просто-напросто парадная жилая комната в доме — там половички постланы, пышная кровать стоит, сундук с добром, стол под кружевной скатертью, машинка швейная, фотографии на стенах висят, иконы в углу… Здесь гостей сажали в праздник.

— Значит, это передняя — иначе говоря, гостиная, а никакая не горница.