Полоса отчуждения

«Как это?! — не верилось Шуре. — Ведь Павлова гора на месте стоит, ее не сдвинешь. И Правая речка под Павловой горой небось не пересохла. Это Тесь может умереть, как умирает Тиуново, но ведь родина — не только родная деревня, но и все, что вокруг: горы, речки, лога, рощи. Вон у Мити…»

Боже мой, на скольких этюдах отразилась как в зеркалах его тверская деревушечка и окрестности ее! Не только избы, полуразвалившиеся сараи, дряхлая кузница, но и ветлы, пруды, выгоны, пойменный луг и виды на все стороны света! Смешно, однако же так: даже на пейзажах Карелии, Беломорья или Прибалтики, написанных художником Дмитрием Всеславиным, каким-то образом появлялись знакомые Шуре детали: то угол колодезного сруба, то камень-валун. И в книжных иллюстрациях к сказкам — а Митя занимался и этим — глядишь, промелькнет знакомое, тиуновское. И на театральных декорациях, которые однажды оформлял, опять-таки проглянуло. Должно быть, это составляет неотторжимую часть его души, без которой как ему быть?

Вот спроси у него: зачем он живет на свете? Ответит: затем, чтоб послужить своей родине. Пусть это прозвучит чересчур возвышенно, однако можно не сомневаться, что Митя искренен. Понятие «родина» для него конкретно — оно имеет облик родной деревни и того, что ее окружает.

Шура подтрунивала:

— Бери топор в руки, Митя, строй дом, сараи, дворы, дороги мости, зови новых хозяев — сейчас это нужно, иначе деревня умрет.

Он оправдывался:

— А кто мою работу исполнит? Она тоже необходима. Что я делаю на холсте? Строю, пашу… Воскрешаю забытое, заглядываю в будущее, останавливаю прекрасные мгновения. Многое умерло, а у меня живо, вот оно!

Это верно: любимые сюжеты его картин — деревенские избы, коровы и лошади, речка в утреннем тумане, лесные поляны… Все так пронзительно, с такой печалью и восхищением, что сердце щемит.

— Моя деревня древнее самой столицы, — говорил он в хорошую минуту, и что-то мальчишеское, наивное было в этом. — Не будь ее — не было бы и Москвы. Мой долг — служить ей верой и правдой.

Шура выслушивала мужа с великой грустью: а ее-то милой Теси кто послужит? Что, если каждый будет как она, Шура, — уехала да и живет вдали, даже не наведывается? Митя в меру сил и таланта своего исполняет сыновний долг по отношению к Тиунову, а она, Шура?

Из-за Митиной привязанности Тиуново становилось значительнее и важнее Малой Теси, а справедливо ли так-то? Разве они не равны?

Шурина деревушечка никак не отразилась на полотнах художника Дмитрия Всеславина. Ничего не перепало ей от Митиного таланта: слишком далека — до нее и самолетом лететь, и теплоходом плыть, и пешком еще шагать… она в Сибири, в отрогах Саян.

3

В обязанности Шуры входило снабжать мужа чтением. Помимо книг, которые он поручал ей добыть в библиотеке, она приносила ему оттуда свежие журналы. Он в свою очередь вовлекал ее в чтение чего-то, что, по его мнению, она непременно должна знать. Прочитав что-либо, он любил поразмышлять вслух, а она должна была слушать, да и, признаться, любила слушать.

— Смотри-ка, — сказал он однажды, листая только что принесенный номер журнала, — в тридцать пятом году… вел дневник какой-то сосланный в Красноярск ленинградец, редактор небольшой газеты. Послушай, что он пишет: «Приехал вчера, долго мотался по городу… Красноярск — маленький провинциальный городок. Однако, говорят, около ста тысяч населения. Центральная улица: магазины, кино, приличные дома. Все остальное — почти деревня. Особенно так называемая «Кача»…»

Тут Всеславины переглянулись, засмеялись: обоих позабавило упоминание о Каче, речушке настолько невеликой, что она могла бы называться и ручьем.

— Что-то нам знакомое, да?

— Так и написано — «Кача»? — спросила Шура.

— Ну! Этот ленинградец, между прочим, сравнивает ее с Охтой. Мы с тобой Охты не видели, судить не можем, а вот что касается Качи…

Общежитие, в котором они оба оказались некогда волею судеб, еще незнакомые друг другу, стояло почти на берегу этой речушки. Именно переходя через нее по мосту, они поднимались в гору, чтоб посидеть рядышком, глядя на город. Там стояла часовенка, составляющая ныне одну из главных достопримечательностей города; именно на этой горе он ей сказал однажды: «Ты пойдешь за меня замуж?» На что она ответила, слегка побледнев от волнения: «Пойду».

— Читай дальше.

— «Здесь приплюснутые одноэтажные, низенькие домики. Все удивительно серо и однообразно…»

Опять они переглянулись и засмеялись.

— «Город спрятался между горами. Енисей течет по окраине».

«По окраине»?.. Всеславины очень живо обсудили это: в пору их знакомства, то есть четверть века назад, Енисей рассекал город надвое, пополам, и неизвестно еще, которая половина была больше. Значит, в тридцатых годах совсем не существовало того, что ныне на правом берегу, раз сказано, что он тек «по окраине» города; это означает, что на другой стороне Енисея не было ни улиц, ни заводов, ни трамвайных линий. Таков был Красноярск в тридцатых годах.

— Ну-ка, Митя, что дальше пишет этот ссыльный? Кстати, как его зовут?