Половина Луны (СИ)

— Я — Мура, супруга твоего брата Дургама. Он женился на мне с благословения самраджа Дхана Нанда. Отныне я буду жить здесь на законных основаниях.

— Ж-женил-ся? — совершенно утратив способность соображать, выдавил Джагат Джала. — Б-брат?

— Да. Но поговорить я пришла не об этом, — Мура приблизилась вплотную к ложу и легонько ткнула трезубцем в оплывшую от жира грудь деверя. И тут же скривилась от отвращения. — Надо срочно побеседовать о дхарме.

— С-сейчас? — ошалело вопросил Джагат Джала. — С-со м-мной?

— С тобой и именно сейчас.

Проследив, с каким омерзением разглядывают его тело, управляющий быстро подхватил покрывало и закутался в него. Зубы его стучали друг о друга. «Она безумна. Она убьёт меня, а потом захватит город. Как же спастись?» — вертелось в голове Джагат Джалы. Больше ни о чём другом он думать не мог.

— Так вот, скажи, уважаемый деверь, — отвращения в голосе Муры не стало меньше, после того, как управляющий прикрылся, — что такое дхарма? И прекрати невнятно блеять. Я хочу слышать разумный ответ.

— Это совсем лёгкий вопрос, — внезапно осмелев, заговорил Джагат Джала. — Под дхармой понимают нравственные устои общества. Правила, по которым все должны жить, чтобы после смерти достичь высших миров…

— Так неужели эти правила едины для всех? — насмешливо спросила Мура.

— Для каждой варны свои. Моей невестке это разве неизвестно? — едко промолвил он и тут же умолк, ощутив, как острые зубцы воткнулись ему под подбородок, едва не пронзив кожу.

Джагат Джала немедленно прикусил язык, поняв, что сболтнул нечто, не понравившееся этой сумасшедшей.

— А теперь я скажу, что такое дхарма, поганый развратник! — яростно прорычала Мура. — Это то, что приносит душе каждого человека счастье. Это то, от чего человек хочет петь и танцевать. Это то, что является глубинной сутью каждого живущего. Дхарма не имеет отношения ни к варнам, ни к устоям! Это свобода каждого отдельного человека быть самим собой, проявлять свою глубочайшую суть, идти своим особым путём, не похожим на пути других, слушая при этом только свой внутренний голос, а не чьи-то приказы, окрики и принуждения. Но общество таково, что оно никогда не способно позволить петь человеческим душам. Оно не способно никому дать истинную свободу, а может только давить, ломать и корёжить! Как например, ты поступал с дэви Калки…

— Я… Я? — только и смог пролепетать Джагат Джала, но зубцы ещё сильнее воткнулись в него, и он снова замер, боясь даже дышать.

— Невинную девушку, словно живой товар, продали тебе! — бушевала Мура, утратив самообладание. — И это сделали её собственные ближайшие родственники, мать и отец, которых я бы тоже пришибла, если бы смогла дотянуться! Но я не могу. Зато я пришла к тебе, чтобы задать справедливый вопрос… Разве это правильно, что девушку, которая с детства ненавидит мужчин, чья дхарма заключается в том, чтобы найти своё счастье с другой женщиной, отдали старому, развратному козлу, которому всегда было плевать на её чувства?! Ты надругался над её телом и душой! Но если бы только раз… Вовсе нет. Ты делал это годами, снова и снова! Возможно, ты назовёшь своё отвратительное насилие дхармой?! Нет, бхут тебя побери, это не дхарма, а медленная казнь чужой души! А ты, совершивший эту казнь, мерзавец, насильник и убийца, и вход в высшие миры для тебя будет навеки закрыт!

Из глаз Джагат Джалы вдруг покатились крупные слёзы. Но плакал он вовсе не от раскаяния, а от страха за свою жизнь, которая повисла на волоске из-за женитьбы Дургама на какой-то буйнопомешанной.

— Скажи, чего ты от меня хочешь?! — возопил управляющий, складывая ладони перед грудью. — Не мучай, умоляю!

— Чего хочу? — Мура страшно выкатила глаза, и от её угрожающего вида у Джагат Джалы чуть не остановилось сердце. Ему в самом деле показалось, что сейчас перед ним стоит сама разъярённая Кали. — Я хочу, чтобы ты и пальцем больше не смел прикасаться к жене, которую и без того сделал несчастной! Она будет жить той жизнью, которой захочет, а я прослежу за тем, чтобы тебя рядом с ней и близко не было. Если Калки, живя в этом дворце, хоть раз пожалуется мне, что ты снова её домогался или поднял на неё руку… Если я снова увижу хоть один синяк на её теле, если она придёт и скажет, что услышала от тебя хоть одно грубое слово, тебе конец! Я клянусь, что вот этот трезубец будет торчать из твоего сердца! Это тебе говорит твоя невестка, которую защищает её законный муж. Если попытаешься убить меня из-за угла или подлым образом отравить мою еду, тебе придётся иметь дело с Дургамом. И, поверь, он сумеет за меня заступиться, потому что любит больше всего на свете! Если желаешь мне смерти, тебе придётся убить также и его. Сможешь поднять руку на родного брата, подлец?

Отбросив трезубец в сторону, Мура развернулась и покинула опочивальню Джагат Джалы.

— Живой, — глядя ей вслед, управляющий Параспурой начал усердно растирать отвисшую, дряблую кожу на горле, которую едва не проткнули насквозь. — Я всё ещё живой! — повторил он, лихорадочно проглотив слюну.