Половина желтого солнца

Оланна часто думала об Элис, о ее хрупком изяществе, о небывалой мощи ее игры. Когда она, собрав во дворе Малышку, Аданну и других ребятишек, читала им вслух, то надеялась, что выйдет Элис и присоединится к ней. Она гадала, любит ли Элис хайлайф, мечтала поговорить с ней о музыке, об искусстве, о политике. Но

Элис почти не покидала своей комнаты, выходила только в туалет, а на стук Оланны не отзывалась.

Однажды они встретились на рынке. Едва рассвело, воздух был напоен росой, и Оланна блуждала в лесной прохладе, под сенью зеленой листвы, обходя толстые корни. Она долго торговалась за маниоку с розовой кожицей – когда-то Оланна считала ее ядовитой, до того ярко-розовыми были клубни, но миссис Муокелу заверила, что их можно есть. В кронах деревьев кричали птицы, изредка в воздухе кружились одинокие листья. Оланна остановилась у прилавка с обветренными, сероватыми кусочками сырой курятины, мечтая схватить их и броситься наутек. Если купить курицу, больше ни на что денег не останется, и Оланна купила четыре улитки среднего размера. Улитки помельче, в витых раковинах, лежавшие горками в корзинах, стоили дешевле, но Оланна не могла представить, что их едят, она всегда воспринимала их как игрушки для деревенской детворы. Перед самым уходом Оланна заметила Элис.

– Здравствуйте, Элис.

– Доброе утро, – отозвалась та.

Оланна хотела было обнять ее по-соседски, но Элис чопорно протянула руку.

– Нигде не могу найти соли, нет ее и в помине, – пожаловалась Элис. – А у тех, кто втянул нас в эту войну, соли хоть отбавляй.

Оланна удивилась ее наивности: разумеется, соли здесь не найдешь. В шерстяном платье с поясом Элис выглядела изящной, подтянутой – такому платью место в витрине лондонского магазина. Посмотреть со стороны – и не скажешь, что это биафрийка, пришедшая на рассвете на лесной рынок.

– Говорят, нигерийцы без остановки бомбят Ули и вот уже неделю ни один самолет с продуктами не может сесть, – сказала Элис.

– Да, я слышала, – отозвалась Оланна. – Вы уже домой?

Элис устремила пристальный взгляд в сторону, в густую лесную чащу.

– Попозже.

– Я могу подождать, пойдем вместе.

– Это ни к чему. До скорого!

Элис повернулась и пошла в сторону прилавков грациозной, но манерной походкой, словно ее ввели в заблуждение, что так ходят настоящие леди. Оланна постояла, глядя ей вслед и гадая, что скрывается за ее внешностью. По дороге домой она завернула в центр помощи, посмотреть, не привезли ли продуктов, – вдруг какому-нибудь самолету все-таки удалось приземлиться? Двор был пуст. Драный плакат на стене здания за запертыми воротами когда-то гласил: «ВСЦ, Всемирный Совет Церквей». Теперь надпись была жирно перечеркнута углем, а ниже нацарапано: «ВСЦ, Все Съела Церковь».

Подходя к молотилке, Оланна увидела, как из дома у дороги выбежала женщина вдогонку за двумя солдатами, тащившими под руки рослого паренька. «Возьмите лучше меня! – кричала женщина. – Берите! Мало вам одного Абучи?»

Оланна отступила в сторону, а дома пришла в ярость, застав Угву у ворот за беседой со стариками-сосе-дями.

– Поди-ка сюда. Ты что, спятил? Я же просила тебя не выходить!

Угву взял у нее из рук корзину и промямлил:

– Простите, мэм.

– Где Малышка?

– В комнате Аданны.

– Дай мне ключ.

– Хозяин дома, мэм.

Оланна глянула на часы, хоть в этом и не было нужды. Оденигбо никогда не возвращался с работы так рано. Он сидел на кровати сгорбившись, неподвижно, только плечи поднимались и опускались.

– Что случилось? – Оланна бросилась к нему.

– Ничего.

– Ну, перестань…

Нет, ей не хотелось, чтобы он перестал. Пусть плачет и плачет, пока не выплачет боль, пока слезы не смоют скорбь, что его гнетет. Оланна обняла его, и мало-помалу он расслабился, приник к ней и зарыдал в голос. Каждый всхлип напоминал Оланне Малышку. Оденигбо плакал, как его дочь.

– Я слишком мало делал для мамы, – выдохнул он.

– Ничего, – прошептала Оланна. Она тоже жалела, что не очень-то старалась поладить с его матерью, избрала легкий путь обиды и отчуждения. Жаль, что уже ничего не исправишь.

– Мы никогда по-настоящему не помним о смерти. Мы жили бы совсем иначе, если б помнили, что все умрем. Все мы умрем.

Оланна кивнула: плечи Оденигбо поникли.

– А может, в этом и есть суть жизни? В отрицании смерти?

Оланна крепче прижала его к себе.

– Я подумываю об армии, нкем, – продолжал Оденигбо. – Пожалуй, мне надо вступить в новую бригаду Его Превосходительства.

Оланна долго не отвечала, борясь с желанием вцепиться ему в бороду, выдрать клок с мясом.

– Если уж ты решил покончить с собой, Оденигбо, найди лучше веревку покрепче и дерево потолще.

Не глядя на него, Оланна встала и включила погромче радио, наполнив комнату звуками песни «Битлз».

– Надо построить бункер, – сказал Оденигбо и пошел к дверям. – Здесь необходим бункер.

Его пустые, стеклянные глаза, поникшие плечи тревожили Оланну, но если он рвется что-то сделать, пусть лучше строит бункер, чем уходит в армию.

У ворот дома Оденигбо что-то обсуждал с дядюшкой Оджи и еще несколькими мужчинами.