Половина желтого солнца

– Бог сражается за Нигерию, – неожиданно произнесла Элис. – Бог всегда с теми, кто лучше вооружен.

– Бог на нашей стороне! – Оланна сама удивилась собственной резкости. – Думаю, Бог с теми, на чьей стороне правда, – добавила она уже спокойнее.

Элис отогнала москита.

– Амброз прикинулся пастором, чтобы избежать армии.

– Верно. – Оланна улыбнулась. – Знаете ту диковинную церковь на Огуироуд в Энугу? Он с виду похож на тамошних священников.

– Я на самом деле не из Энугу. – Элис поджала к груди колени. – Я из Асабы. Закончила там педагогический колледж и уехала в Лагос, устроилась на работу перед войной. Познакомилась с полковником, и через несколько месяцев он позвал меня замуж, скрыв, что женат, а жена его за границей. Я забеременела. Он все не ехал в Асабу просить моей руки у родителей. А я верила его сказкам, что он занят, что ему тяжело из-за того, что творится в стране. Когда стали убивать офицеров-игбо, он сбежал, и я вместе с ним приехала в Энугу. Там у меня родился малыш. Мы жили вместе в Энугу, но перед самой войной вернулась его жена, и он меня бросил. Вскоре умер мой малыш. Потом захватили Энугу. И вот я здесь.

– Какой ужас. Мне очень жаль.

– Я дурочка. Верила его небылицам.

– Полно себя ругать.

– Вы счастливица. У вас муж, дочка. Не знаю, как вам все удается – и семья на вас держится, и детей учите. Жаль, что я не такая, как вы.

Оланне была приятна похвала Элис.

– Что вы, я такая же, как все, ничего особенного, – смущенно отозвалась она.

Отец Амброз разошелся не на шутку: «Дьявол, я тебя пристрелю! Сатана, я тебя разбомблю!»

– Как вы эвакуировались из Нсукки? – спросила Элис. – Много потеряли?

– Всё. Мы уезжали в спешке.

– Как и я из Энугу. Не знаю, почему от нас всегда скрывают правду, не дают подготовиться. Люди из Министерства информации разъезжали по городу в фургоне с громкоговорителем и объявляли, что все спокойно, а стрельба – это учения наших войск. Если бы они сказали правду, многие из нас были бы лучше готовы, не остались бы ни с чем.

– Но пианино-то вы привезли. – Оланне не понравилось, как Элис говорила «они», словно сама она по другую сторону.

– Это единственное, что я привезла из Энугу. Он… этот… передал мне денег и прислал за мной фургон в тот день, когда Энугу взяли. Нечистая совесть заставила. Потом я узнала от шофера, что сам он с женой уехал на родину за несколько недель до того. Вы подумайте!

– Вы знаете, где он сейчас?

– Не знаю и знать не хочу. Если встречу его, убью собственными руками. – Элис протянула почти детские ручки. В первый раз она перешла на игбо, и говор выдавал в ней уроженку Асабы. – Страшно подумать, сколько я из-за него вытерпела! Бросила работу в Лагосе, без конца врала родным, перессорилась с друзьями, которые твердили, что он меня водит за нос. – Элис нагнулась, подняла что-то с песка. – И ведь ничего не мог.

– Что?

– Вскарабкается на меня, чуть поблеет козлом – и готово дело. – Элис подняла палец: – С такой-то фитюлькой! А потом расплывался в улыбке, и неважно, поняла ли я хотя бы, когда он начал и кончил. Мужчины все одинаковы, что с них взять?

– Нет, не все. Мой муж свое дело знает, и у него далеко не фитюлька.

Обе засмеялись, и Оланна почувствовала, что их связывает общее женское знание, непристойное и прекрасное.

Оланна ждала, когда вернется Оденигбо, ей не терпелось рассказать, что она подружилась с Элис. Она мечтала, что он придет домой и с силой прижмет ее к себе, как давно уже не прижимал. Но когда Оденигбо вернулся из бара «Танзания», в руке он сжимал ружье.

– Gini bu ife a?[89] – всполошилась Оланна, глядя на длинную почерневшую двустволку, которую он положил на кровать.

– Дали в директорате. Старое. Но на всякий случай сгодится.

– Не нужно мне в доме ружье.

– Идет война. У всех ружья. – Оденигбо снял брюки, повязал вокруг пояса покрывало и стал расстегивать рубашку.

– Я говорила с Элис.

– С какой еще Элис?

– С соседкой, которая играет на пианино.

– A-а, с этой. – Оденигбо смотрел на занавеску, отгораживавшую спальный угол.

– Вид у тебя усталый, – сказала Оланна. А про себя подумала: не усталый, а грустный. Если б ему найти достойное занятие, дело по душе, не осталось бы времени грустить.

– Все в порядке, – сказал Оденигбо.

– Надо бы тебе повидаться с Эзекой. Попроси его перевести тебя в другое место. Пусть даже не в своем директорате – у него есть связи повсюду.

Оденигбо повесил брюки на гвоздь.

– Слышишь меня? – спросила Оланна.

– Не пойду я к Эзеке, – отрезал он.

Оланне было хорошо знакомо это выражение лица. Люди принципов не ищут помощи у высокопоставленных друзей.

– Ты принесешь больше пользы Биафре на другой работе, с твоим-то умом и талантом.

– Я и так приношу пользу Биафре в Директорате труда.

Оланна оглядела хаос, в котором они теперь жили, – кровать, матрас у грязной стены, сваленные в углу коробки и сумки, пара ямсовых клубней, керосинка, которую брали на кухню лишь когда готовили, – и ее захлестнуло отвращение, захотелось бежать, бежать, бежать, прочь от этой жизни.