Половина желтого солнца

Тетя Ифека завела речь об Оденигбо лишь спустя несколько дней. Они с Оланной сидели на веранде, солнце палило, и железная кровля потрескивала, будто стонала. И все же здесь было прохладнее, чем в дымной кухне, где стряпали сразу три соседки. Оланна обмахивалась рогожкой из пальмового волокна. У ворот остановились две женщины. Одна кричала на игбо: «А я говорю, отдашь мне деньги сегодня! Не завтра, а сегодня! Ты все слышала?» Другая смотрела на нее умоляюще.

– Как настроение? – спросила тетя Ифека. Она толкла в ступке бобы.

– Хорошо, тетя. Здесь, у вас, мне всегда хорошо.

Тетя Ифека достала из бобовой кашицы черного жучка. Ее молчание располагало к откровенности.

– Отложу-ка я свой курс в Нсукке и поживу здесь, в Кано, – сказала Оланна. – Я могла бы преподавать у вас в институте.

– Mba. Нет. – Тетя Ифека прервала работу. – Поезжай в Нсукку.

– Не могу я вернуться к нему в дом, тетушка.

– Об этом речи нет. Я говорю, возвращайся в Нсукку. У тебя там квартира и работа, так? Оденигбо поступил как все мужчины: едва ты за порог – он давай совать член куда попало. Но ведь никто не умер!

Оланна опустила рогожку, и ее голова сразу же взмокла.

– Когда мы с твоим дядей поженились, я сперва боялась, что его женщины на стороне выживут меня из дому. А теперь знаю: что бы он ни делал, моя жизнь не изменится. Она изменится, только если я захочу.

– Как это, тетушка?

– Теперь он стал очень осторожен – понял, что я уже не боюсь. Я ему сказала: «Только посмей меня опозорить – отрежу змею у тебя промеж ног!»

Тетя Ифека продолжила толочь бобы, а образ их брака, всегда существовавший в голове у Оланны, расползался по швам.

– Никогда не веди себя так, будто мужчина – хозяин твоей жизни! Слышишь? Ты – хозяйка своей жизни, soso gi[73].

В субботу ты вернешься домой. А я поскорей приготовлю тебе в дорогу абачу[74].

Тетя Ифека попробовала и тут же сплюнула бобовую кашицу.

В субботу Оланна уехала. В самолете напротив нее, через проход, сидел красивый парень в шерстяном костюме-тройке. Такой темной атласной кожи Оланна ни у кого еще не видела. Оланна еще раньше заметила его: он не спускал с нее глаз, пока ждали самолет, во время посадки помог Оланне нести чемодан, а чуть погодя попросил у стюардессы разрешения сесть с Оланной рядом, в свободное кресло. Протянул ей газету: «Не хотите ли почитать?» На среднем пальце блестел перстень с большим опалом.

– Спасибо. – Оланна взяла газету, пролистала, чувствуя на себе его взгляд и догадываясь, что газета – лишь повод завести разговор. А что, если он ей понравится? Вдруг с обоими случится нечто безумное, волшебное и, когда самолет приземлится, они возьмутся за руки и пойдут в новую, светлую жизнь?

– В Лагосском университете сняли проректора-игбо, – сообщил сосед Оланны. – Зачем, спрашивается, в Лагосе проректор-игбо? – продолжал он и, когда Оланна чуть улыбнулась в знак того, что слушает, добавил: – Хуже всего, что игбо норовят всю страну прибрать к рукам. Всю страну. Все магазины скупили, весь чиновничий аппарат у них в руках, даже полиция. Если тебя арестуют, скажи keda – и тебя отпустят.

– Kedu, – тихо поправила Оланна. – На нашем языке это значит «Как дела?».

Он смотрел на Оланну, а Оланна на него. Будь он женщиной, подумалось ей, он был бы еще красивее – такая гладкая, темная, почти черная кожа.

– Вы игбо? – недоверчиво спросил он.

– Да.

– По лицу я вас принял за фулани. – В его голосе прозвучала обида.

Оланна покачала головой:

– Я – игбо.

Буркнув что-то вроде извинения, он отвернулся и полез в портфель. Похоже, ему даже газету было неприятно брать из ее рук, когда Оланна вернула «Нью Найджириэн». Оланна поглядывала в его сторону, но он больше не встречался с ней глазами до самого Лагоса.

Знал бы этот противник игбо, что его предвзятость пробудила в ней новые надежды. Ни к чему быть оскорбленной женщиной, чей мужчина переспал с деревенской девчонкой. Можно быть, к примеру, женщиной-фулани и высмеивать игбо с симпатичным незнакомцем. Она хозяйка своей жизни. Она может стать кем угодно.

Оланна наняла грузовик и отправилась к Оденигбо забирать вещи. Угву ходил за ней по пятам, пока она укладывала книги и указывала шоферу, что брать.

– У Хозяина такой вид, мэм, будто он каждую ночь плачет, – сказал ей по-английски Угву.

– Положи мой блендер в коробку, – велела Оланна; слово «мой» прозвучало странно: блендер всегда был просто блендером, без намека на владельца.

– Да, мэм. – Угву принес из кухни коробку. Держал он ее неуверенно. – Мэм, пожалуйста, простите Хозяина.

Оланна взглянула на Угву. Он знал; он видел, что эта женщина спала в хозяйской постели; он тоже предал ее.

– Отнеси мой блендер в машину. Osiso![75]

– Да, мэм. – Угву повернулся к двери.

– Гости все так же приходят по вечерам? – бросила ему в спину Оланна.

– Без вас уже не то, мэм.

– Но ведь приходят?

– Да.

– И Хозяин играет в теннис, ездит в клуб?

– Да.

– Хорошо.

Ничего хорошего. Оланна мечтала услышать, что прежняя жизнь стала для Оденигбо невыносимой.