Половодье. Книга вторая

Роман завтракал, когда Касатик и Гузырь появились на пороге. Касатик улыбался, но в глазах билась печаль.

— Садитесь, составьте компанию, — Роман пригласил их за стол к молоку и печеной картошке.

— Спасибо, Рома, мы поели уже, — тепло поблагодарил Касатик. — Надо подаваться нам, Софрон Михайлович.

Роман встал и подошел к матросу.

— Ну! — протянул руку.

Касатик на лету схватил ее и пожал, затем обнял Романа. Легонько отстранил от себя и, понурившись, вышел первым.

— Эх, Проня, забубенная голова! — махнул рукой Гузырь.

У Романа защемило сердце. Казалось бы, чего переживать. Касатик не бог знает, куда уезжал. Всего за двенадцать верст. И все-таки он уходил из того повседневного, привычного, чем жил теперь Роман. Уходил надолго. Может быть, навсегда.

А в полдень приехал Яков. Рванул дверь, грузно затопал по половицам. Сбросив пиджак, расправил богатырские плечи, и в избе сразу же стало тесно. Огляделся, тронул черный ус.

— Я вот квартиру попросторней найду. Будем жить вместе, братан.

Яков приехал в Сосновку принимать наполовину сформированную роту особого назначения. В нее вошли бойцы из разных взводов и дружин. Отбирали их члены штаба и сам главнокомандующий. Чтобы поступить в роту Спасения революции, как ее назвали, требовались рекомендации командиров взводов или председателей сельских ревкомов. Рота должна бороться за чистоту партизанских рядов, против мародеров, спекулянтов, насильников и пьяниц.

— Чтоб нам не повторять Воскресенку, — с горькой усмешкой сказал Мефодьев. — Про тот поход всем позабыть нужно. Я сам как подумаю о нем, так и стыдно, и тошно становится. Ты, Яша, вроде совести будь партизанской.

Куприян Гурцев и Петруха создали в Покровском партийную ячейку. Одним из первых приняли Якова. Рассказав об этом Роману, он посоветовал:

— Тебе, братан, тоже надо в партию. Командиру надо быть большевиком — точка.

— А Мефодьев как?

— Вступит, — убежденно проговорил Яков.

— А Рязанов?

— Чего ты меня допрашиваешь? Все будут в партии, потому как ленинская она. И ты подумай насчет этого.

Яков развязал мешок с харчем, достал из него завернутый в красную тряпицу кусок сала фунтов в семь, туесок с маслом. Насыпал на лавку ворох домашних пряников и печенюшек.

— Вот тебе от мамы, забирай! Бери, бери! Мне сегодня же привезут. Варвара обещала послать. Я ведь и домой не успел заскочить. Правда, до лазарета доехал. Да ты знаешь ли, что Люба твоя сестрой милосердия служит?

— Слышал, — живо ответил Роман. — Ну, и как?

— Обвыкла уже. С Марусей Горбаневой сдружилась, ни шагу без нее. К тебе хочет приехать.

— Долго что-то собирается.

— Не обижайся на нее. Я сам виноват, уговорил их с Варварой в помощники к Мясоедову. А то б давно была здесь.

— Соскучился я по Любе, — сказал Роман, глубоко вздохнув.

Яков пристально посмотрел на брата. Кажется, правду говорит. Тогда зачем было столько мучить Любку? Ведь даже поклона не посылал, как другие. Не проведешь Якова. Он по вороватым Костиным глазам понял, что брешет Костя про поклон.

— Видишь ли… — поймав на себе братов взгляд, трудно заговорил Роман. — Ты знаешь, как у меня получилось с Нюрой. А Любу я всегда жалел. И любил тоже. Теперь вот нет Нюры. Растерзали ее злодеи…

— Да ты брось, — Яков положил свою широкую ладонь на колени Роману. — Чего уж убиваться!

— Я много думал. И теперь как-то получается, что… Как бы тебе сказать… Ну, получается, что и Нюра и Люба для меня в одной Любе. Да нет, не то я говорю! Но как-то вот так. Голова идет кругом… Я особо почувствовал это в разведке, когда нас к станции Крутихе посылали. Там понял я, что Нюры нет. Сердцем понял. А жену свою люблю.

Яков перевел разговор на покровские новости. В селе выбрали Совет, а Гаврилу послали делегатом в областной исполком. Сегодня подался в Окунево вместе с Петрухой.

— А от нас Ливкин, Фрол Гаврин да еще один тиминский едут, — сказал Роман.

— Слушай, братан, ты не отдашь мне в роту Фрола?

— Об этом уже спрашивал Антипов. Их двое братьев, пусть уж будут вместе, как хотят.

— Мы такая же родня, а порознь воюем, — возразил Яков.

— Мы ж командиры, — смущенно ответил Роман и засуетился вокруг привезенного братом продовольствия.

В избу вошла хозяйка, и беседа оборвалась. Яков поспешил в штаб, пообещав снова зайти вечером.

Однако пришел он лишь на следующий день и не один, а с пятью бойцами своей роты. Все они подтянутые, опрятно одетые, с большими красными бантами на груди. Яков не присел даже. Ему нужно торопиться, по делу заглянул к брату.

— Скажи-ка своей команде, что армия совсем покидает Сосновку. Пусть быстро собираются и строются на улице.

— Ты что, Яша? Как это покидает? Куда ж мы?

— Не знаю, — с лукавинкой Яков взглянул на пришедших с ним партизан. — Таков приказ Мефодьева. Собирай народ по тревоге.

Роман ошалело развел руками. Но делать нечего. Главнокомандующему виднее, куда и зачем бросить армию. Может, белые наступают? Но почему Мефодьев не выслал навстречу им разведку? А может, просто учебная тревога: штаб хочет посмотреть, готовы ли бойцы к сражениям.