Однако, по крайней мере в период революции 1905 года, многие высокопоставленные чиновники предлагали искать иные в сравнении с применявшимися до революции, то есть нерепрессивные, меры воздействия. И. И. Толстой полагал, что запрет на книгопечатание на украинском и белорусском языках привел к появлению «автономно-сепаратистических стремлений» в этих национальных сообществах[1044]
, а виленский генерал-губернатор К. Ф. Кршивицкий утверждал, что в новых условиях власти могут опираться исключительно на применение «мер культурного характера». Генерал-губернатор считал, что белорусы вследствие многовекового сосуществования Литвы и Белоруссии с Польшей «по языку и нравам» есть «нечто среднее между коренными русскими и поляками», поэтому белорус «одинаково легко обращается и в русского, и в поляка» и, следовательно, правительство «должно всеми культурными мерами пробуждать сознание в Белоруссии и сохранить белорусов для восприятия русской культуры». При этом, по мнению К. Ф. Кршивицкого, для того чтобы белорусы идентифицировали себя с русскими, следует принять целый ряд мер: как можно быстрее ввести белорусский язык как язык дополнительных католических служб, открыть начальные школы с преподаванием белорусского языка, участвовать в формировании кадров из числа священников местного происхождения[1045], создать для белорусских крестьян более выгодные условия приобретения земли, создать сеть потребительских обществ, издать дешевые книжки для народа «на местном наречии». К. Ф. Кршивицкий считал, что в этой области властям необходима и помощь общественности, поэтому поддерживал сформировавшиеся в крае организации «Северо-западное русское вече» и «Крестьянин». Генерал-губернатор надеялся, что работа станет легче после введения в крае земств[1046].Предложенная К. Ф. Кршивицким программа напоминала меры, которые предлагали некоторые имперские чиновники уже в начале 1860-х годов. В то время, точно так же как и в 1906 году, некоторые представители политической элиты империи искали «меры культурного характера», способные противостоять польскому влиянию на белорусов. Однако в последние десятилетия существования империи, как и в середине XIX века, имперские власти не решились поддержать институционализацию этого языка даже в начальной школе, неизвестно также и о какой бы то ни было более широкой поддержке печатных изданий на белорусском языке. В принципе, предложения К. Ф. Кршивицкого о белорусском языке как языке преподавания в начальной школе были неприемлемы для абсолютного большинства чиновников как опасные для целостности триединой русской нации.
При этом идея использования белорусского языка во время дополнительных католических служб рассматривалась государственными учреждениями до Первой мировой войны достаточно часто[1047]
. Правда, можно предположить, что чиновники нередко понимали введение белорусского языка как этап перехода к русскому языку. Кроме того, часть православных епископов опасалась, что дополнительное богослужение на белорусском языке может привлечь в католическую церковь православных и те обратятся в католичество[1048].