Польша в советском блоке: от «оттепели» к краху режима

Из скрупулезного перечисления подобных фактов следует, что если бы органы госбезопасности Польши поставили своей задачей целиком пресечь связи своих сограждан с «Культурой», то не менее трети членов ККК оказалось бы в заключении. Однако сами по себе контакты с эмигрантским изданием преступлением в ПНР не являлись — «Культура» легально распространялась по польским библиотекам и адресам известных ученых и творческих работников. Получали ее и многие партийно-государственные деятели ПНР. Поэтому объектами судебных преследований становились лишь те из участников ККК, кого можно было обвинить в «распространении сведений, порочащих строй Народной Польши». Таковых за время существования Клуба оказалось трое: географ Анна Шажиньская-Ревская, социолог Анна Рудзиньская и писатель Ежи Корнацкий. Всё это были люди заслуженные, пользовавшиеся немалым уважением в Клубе (достаточно сказать, что Ревская и Рудзиньская в период оккупации состояли в АК и принимали участие в боевых акциях). Первая была приговорена в 1958 г. к 1,5 годам тюремного заключения за передачу в редакцию «Культуры» многочисленных материалов, вроде «Тайного доклада» Н. С. Хрущёва, списков репатриантов из СССР, отчетов о деятельности ККК, положении в стране, и т. д.[232]Вторая, занимавшая в Клубе пост секретаря, была в феврале 1962 г. приговорена к году заключения за попытку перевода «враждебной» книги эмигрантского деятеля Польской социалистической партии Ф. Гросса «Захват политической власти», которую ей переслал Гедройц[233]. Третьего осудили в начале января 1962 г., приговорив к штрафу и году заключения за намерение издать за рубежом коллективную работу польских писателей «Счет памяти», рассказывавшую о «перегибах» культурной политики партии в период берутовского тоталитаризма[234].

Последние два суда состоялись в разгар мероприятий, связанных с закрытием Клуба Кривого колеса и, возможно, подтолкнули власть к принятию такого решения. Явственное похолодание в отношениях между ККК и представителями властей начало ощущаться уже в ноябре 1961 г. Именно тогда в отчетах тайных сотрудников Службы безопасности начали проскакивать эмоциональные нотки, несвойственные им раньше. Так, в отчете о собрании, посвященном помощи АК польским евреям во время оккупации, содержится следующий пассаж: «В какой мере Клуб вообще может быть свободной трибуной для аковцев и других бывших оппозиционных элементов, лишенных возможности публично высказываться?»[235]. Спустя несколько месяцев один из тайных сотрудников разразился настоящей филиппикой против ККК: «Без всякого политического предубеждения следует сказать, что атмосфера [в клубе] является проаковской, ККК — это область обитания и отстаивания правоты членами бывшего руководства АК, „Свободы и независимости“, Делегатуры (представительство лондонского правительства в стране во время оккупации. — В. В.), людей, сидевших в тюрьмах в 1950-е гг., а ныне осторожно изливающих здесь свои жалобы и демонстрирующих в каждой речи свои комплексы в отношении того периода»[236]. В апреле 1961 г. Службе безопасности удалось завербовать одного из «старых» деятелей Клуба Р. Щурковского, проживавшего с 1957 г. в Израиле. Щурковский поделился обширной компрометирующей информацией относительно истоков Клуба и его «подрывной» деятельности в 1956 г.[237]Таким образом, Служба безопасности, очевидно, готовила материал для доказательства «вредоносной» сущности ККК.

Поскольку клубы интеллигенции, действовавшие при домах культуры, государственных и общественных учреждениях, согласно распоряжению МВД от 1957 г., не могли быть зарегистрированы как сообщества, они не имели юридического лица. Размещаясь в ДК, они должны были подчиняться его уставу, однако Дом культуры Старого города не имел такового. 14 октября 1961 г. Управление внутренних дел Варшавы обратилось в Отдел культуры столичного горсовета с просьбой проконсультироваться перед тем, как утвердить устав данного учреждения. Возможно, именно эту дату следует считать началом целенаправленных действий по закрытию Клуба[238].