Польская Сибириада

— Не думай, сукин сын, если ты из Казани, так можешь отлынивать…

Среди заключенных соблюдался четкий принцип — никого ни о чем не спрашивай, пока сам тебе не скажет. И еще один — все невиновны. От самых жестоких убийц, воров в законе, до политических. Бригадир Олейников инстинктивно чуял интеллигентов и измывался над ними с особой жестокостью. Ильинский, россиянин из Омска, был учителем, как и Корчинский. Его арестовали по доносу, якобы он читает и распространяет антисоветскую литературу. Речь шла об Иване Бунине, преданном советской властью анафеме. Одна бригада, одни нары, одна и та же палка бригадира, тот же голод, та же цинга. Разговорились они с Ильинским о… Мицкевиче. Разговор начался как обычно, когда поляк с русским разговаривают о литературе, с Пушкина и Мицкевича. Естественно, они искали точки соприкосновения: этот величайший для поляков, тот величайший для русских! Согласен! Гении! Никто после них таких высот не достиг.

— Пушкин, Мицкевич… Кстати, а вы знаете, что Иван Бунин тоже переводил Мицкевича? Гениально! Послушайте:

Выходим на простор степного океана,
Воз тонет в зелени, как челн в равнине вод…

— «Акерманские степи?»

— Слушайте дальше:

… То ухо звука ждет, что можно бы расслышать!
И зов Литвы… Но в путь никто не позовет.

Ильинский несколько раз задумчиво повторил: «Никто не позовет, никто не позовет»… И вот этого Ильинского застал Олейников за чтением и без объяснений забил насмерть.

Только в Калючем Корчинский узнал об аресте, о трагедии в семье Даниловичей. Где теперь Данилович?

Первым этапом для арестованных в Калючем поляков всегда был Канск и его прославленная «пересыльная тюрьма». Туда и попал Ежи Данилович. После смерти сына и любимой Наталки рухнул его прежний мир, а все, что еще могло с ним произойти, оставляло его совершенно безучастным. Он был в такой абсолютной прострации, что даже о самоубийстве думать не хотелось. Психически сломленный, клубок нервов, злобы и агрессии.

Первый скандал случился в тот момент, когда охранник лязгнул засовом и втолкнул его в общую камеру. Местный «пахан» по обычаям блатных попытался сразу вступить в свои права и начал задавать вновь прибывшим вопросы. Данилович, не отвечая, отыскал взглядом свободный уголок на нарах и присел. Изумление «пахана» и его приспешников было настолько сильным, что они на секунду смолкли. Но только на секунду. «Пахан» тут же приказал своим помощникам отобрать у новенького узелок «для досмотра». Первый, протянувший к узелку руку, был отброшен Даниловичем ударом ноги в пах так, что отлетел к стене. Следующий умылся кровью из расквашенного носа. Но через минуту в камере завязалась драка, которую удалось остановить только ворвавшимся в камеру охранникам. Избитого, еле живого Даниловича бросили на пять суток в карцер. Мокро, холодно, даже крысы, и те здесь не выживали. Раз в сутки миска похожего на помои супа. Три шага туда, три шага обратно. После карцера его вызвал к себе местный «кум».

— Согласишься сотрудничать, Данилович, переведем тебя в другую камеру, выберем этап получше, в ГУЛАГе будешь под нашей опекой.

Обозленный на всех и вся, Данилович упорно молчал. Если и отвечал, то только на стандартные вопросы: имя, фамилия, статья, по которой осужден. Он презирал всех, кто его посадил, пожалуй, больше чем того примитивного «пахана» из камеры. На вопросы и предложения «кума» ему тоже не хотелось отвечать.

— Молчишь? Ну, хорошо! Мы тоже помолчим, а твое упрямство учтем. Еще пять дней карцера, а потом марш в ту же камеру…

В каждой тюрьме, в каждом лагере бесперебойно действует беспроволочный телеграф. Здесь всегда все обо всех известно. Когда Ежи вернулся после повторной отсидки в карцере в прежнюю камеру, тот самый «пахан» согнал с нижних нар кого-то из своих и определил это место Даниловичу. В камере Данилович тоже молчал. И это молчание здесь уважали. Но по слухам, кружившим по Канску, готовился большой этап на Колыму. Данилович наслушался уже рассказов о ней и был уверен, что ему Колымы не миновать.

Пришла зима. Даже по сибирским меркам необычно суровая. Вероятно, поэтому колымский этап отложили до весны. Но зачем держать в тюрьме этих дармоедов, растрачивать впустую такую рабочую силу?! В окрестностях Канска тоже хватало лагерей. Начались этапы. Данилович попал в Таежное на реке Кан. Приток Енисея, Кан по размерам напоминал Пойму. Из Канска их гнали пешей колонной под охраной конвоя с собаками. «Шаг вправо, шаг влево, стреляю без предупреждения». И случалось, что стреляли. Так, для профилактики. А то и ради развлечения. Например, в страдающего поносом «доходягу», которому один охранник великодушно разрешил отойти на обочину, а второй, идущий сзади, его застрелил. Труп бросили на идущие в конце колонны сани, потому что количество в любом случае должно совпасть со списком.