Польская Сибириада

Не могла всего этого понять бабушка Шайна. И не только она. Честно говоря, никто из возвращающихся не мог себе представить Польшу без места, в котором появился на свет, ходил в школу, где поколениями жила его семья, откуда в феврале сорокового года вывезли его в Сибирь. Каждый из них: от малышей, которые почти ничего и не помнили, до стариков, все эти годы в Сибири, всегда, неизменно связывал в своем сердце Польшу со своим родным домом, полем, садом, деревушкой или городком, костелом и протекающей рядом речкой. И такую именно родину каждый от рождения до самой смерти любил… Они едут в Польшу, радуются этому, они готовы за нее умереть, но вообразить себе эту новую Польшу без всех этих Ворволинцев, Залещиков, Гусятинов, Трембовли, Якубовок и Червонных Яров они не в состоянии. И уже совсем потеряными чувствуют себя те, которые в ссылке или на войне навсегда потеряли своих близких.

— Сибирь — известное дело, работай, надрывайся, милости не дожидайся! Но теперь? Как я там, на новом месте со своими сиротами устроюсь? Тебе хорошо, твой мужик на войне выжил, всем займется, все приготовит, а я как?

— Что ты говоришь!.. От него уже год ни письма, ни весточки, не знаю даже, жив ли он. А если Господь его помиловал, где его теперь искать?

Летит день за днем, глотает километры поезд, транспорт ТП-2564 уже на Урале.

— Народ! Конец нашей Сибири! Европа!

А «Европа» эта по обе стороны путей только тем и отличается, что нет здесь тайги, к которой они за все эти годы успели привыкнуть. Горки-пригорки, целые километры едва начавшей зеленеть степи, белые солончаковые озера и хилые березово-ольховые перелески. Хатенки бедные, Бог весть из чего склепанные, не то, что сибирские дома из первосортного лиственничного бруса.

В Свердловске длительная остановка, транспорт отправляют в баню. Самое время отскрести немного грязь, а то в некоторых вагонах вши опять покоя не дают. В баню идут все вместе — мужики, бабы, молодые, старые. Никому в голову не приходит стесняться в бане своей наготы. Знают они уже русские привычки. Мало они в сибирских банях все вместе мылись, парились, вениками березовыми хлестались? Моются, как кто хочет: кто под душем, кто из шайки, кто из ведерка соседа водой поливает. В густых клубах пара трудно что-нибудь разглядеть. Сташек с удовольствие сопит под душем, трется мочалкой, сплевывает воду, жмурит глаза от едкого хозяйственного мыла.

В том же Свердловске на далекой ветке они заметили похожий транспорт с людьми, только с наглухо закрытыми дверями, под охраной конвоя НКВД.

— Интересно, кого в нем везут? Помните, как нас в Сибирь вывозили?

Конвой не позволял подходить близко. Мальчишки заметили, что из чуть приоткрытого окошка кто-то выглядывает:

— Откуда едете? Кто вы?

— Литовцы. Что за станция?

— Свердловск. Куда вас везут? За что?

— Мы не знаем. Наверное, в Сибирь. Говорят, кулаки мы, целые семьи тут едут.

Еще несколько таких эшелонов с конвоем НКВД направляющихся на восток встретили они по пути: были в них крымские татары, калмыки из Элисты, недалеко от Каспийского моря, молдоване с Днестра, того самого, что через Залещики протекал…

А в Воронеже они впервые увидели немцев. Отделение немецких военнопленных ремонтировало пути, расчищало разрушенные станционные постройки. В ободранных мундирах, неизвестно во что обутые, худые, с землистой кожей, небритые немцы выглядели ужасно и вызывали скорее жалость, чем страх. Охраняли их два красноармейца, больше для формы, потому что все время, пока стоял их состав, бойцы заигрывали с польскими девушками. Конвоирам помогал следить за пленными какой-то важный немец, наверное, офицер. В пилотке, в чистом мундире, похлопывал он прутиком по сапогу и что-то покрикивал пленным. На костре грелся котелок с водой, а может, с кофе. Пленные подходили, пили из котелка.

При виде немцев Эдек Земняк побледнел и скрипнул зубами:

— Может, кто-то из этих фрицов и убил нашего папу? Подождите, я им сейчас покажу!

И побежал в свой вагон. Вернулся с карманами, набитыми автоматными патронами.

— На развалинах собрал… Сейчас вы у меня, фрицы, попляшите!

Дождался, когда у костра никого не было, засыпал патроны золой. Мальчишки отбежали в сторону и ждали за покосившимся столбом. Грохота было много, но никто не пострадал. И можно было эту мальчишескую глупость обернуть в шутку, если бы разъяренный офицер неожиданно не подскочил к ним и не огрел ближайшего прутом. В ту же секунду один из конвоиров выпустил длинную автоматную очередь под ноги офицеру.

— Ты на кого руку поднимаешь, фашистская морда? Поляков бить будешь?

— Может, такой как он моего отца на фронте убил!

— Твоего отца на фронте убили?

— Убили.

— На, парень, пристрели фрица!

Один из конвоиров, белобрысый малый, только что игравший девушкам из поезда на балалайке, воткнул в руки Эдеку свой автомат. Опешивший мальчишка испуганно попятился, а потом, что было сил, припустил к своему вагону…

По мере продвижения на запад все заметнее были следы прошедшей войны. Сожженные деревни, руины городов, люди, ютящиеся в землянках.