Польская Сибириада

— Опять эти солдаты со штыками вокруг нас ошиваются. Сохрани Господи, как бы им в голову что-нибудь не пришло, а то вместо Польши…

Она не договорила, потому что грузовик дернулся и остановился только у ворот. А то, что там происходило, не поддавалось описанию. Нетерпеливая возбужденная толпа ссыльных неудержимо перла к входу. Люди переругивались, что-то выкрикивали, звали друг друга, доказывали свои права, ругались и плакали. Сразу за воротами проводилась проверка документов, запись в список выезжающих, установление личности.

— Этот грузовик в вагон номер пять, — решил офицер.

— Ну, и слава Богу! — облегченно вздохнула бабушка Шайна.

Вагоны, в которые они грузились сегодня, ничем не отличались от тех, которыми несколько лет назад их везли в Сибирь. Такие же двухъярусные нары из досок, «буржуйка» посреди вагона и воняющая карболкой, ничем не прикрытая дыра отхожего места в полу вагона. И еще два ведерка, в которые в дороге можно набрать воды, супа, угля, одним словом, чего хочешь.

До обеда заселили все вагоны. Вход на перрон заперли. Солдаты патрулировали вдоль забора. Людей у ворот поубавилось, но кто-то оставался, им хотелось хотя бы посмотреть, как эти счастливцы уезжают в Польшу, а они все еще в полном неведении ждут завтрашнего дня…

В вагонах тоже ощущалось нетерпение:

— Ну, когда мы, наконец, тронемся?

— Еще даже паровоза нет.

— Представитель говорил, что наши вагоны к иркутскому эшелону прицепят, тогда и поедем.

Еще до наступления вечера дождались они иркутского поезда. Люди толпились в широко открытых дверях, возле окошек: каждый хотел хоть одним глазком в последний раз взглянуть на Тулун в момент отъезда.

Сташек крепко прижимал к себе младшего брата и не отходил от окна. Раз, другой, третий стукнули буфера.

— Прицепили! — верещат мальчишки, наблюдающие за последними маневрами локомотива. Ревет паровоз. Гудок, второй. Для Сташека этот характерный рев, которого он так испугался, когда впервые услышал его в Шепетовке, прозвучал сейчас, как трубы херувимов. Вырываются клубы пара, локомотив несколько раз пробует свои силы, и траспорт трогается!

Люди обнимаются, целуются, смеются, плачут, проклинают, вслух молятся и благодарят Бога… Сташек всматривается в толпу у ворот. Стоят они там грустные, редко кто провожает отъезжающих коротким взмахом руки, женщины вытирают глаза, некоторые мужчины снимают с голов ушанки. А Сташек все смотрит, и смотрит. Есть! Ольгерд Домбровский прятался за будкой и оттуда провожал глазами уходящий в Польшу поезд.

— Ольгерд! Ольгерд! — кричал, как сумасшедший, Сташек, выставив голову в вагонное окошко. Наверное, Ольгерд услышал его, потому что вдруг отскочил и исчез за будкой. А паровоз, подгоняя себя гудками, набрал скорость.

Длительных остановок не делали, кроме тех, когда цепляли очередные вагоны, ожидавшие состав в Нижнеудинске, Алзамае и Тайшете. Только в Канске их держали целый день, там эшелон окончательно сформировался и получил транспортный номер ТП-2564.

— Прошу хорошо запомнить этот номер, если кто-то по дороге отстанет, он должен немедленно явиться к коменданту станции, сообщить номер своего эшелона, только в этом случае отставший будет иметь шанс догнать нас. Но советую не теряться: с тем, чтобы догнать эшелон, могут быть проблемы. Эшелон никого ждать не будет.

Так пассажирам транспорта ТП-2564 представился в Канске его комендант, лейтенант НКВД Борыкин. Он и польский представитель репатриационной комиссии, пан Городецкий, отвечали в этом транспорте за все и должны были сопровождать его до польской границы. Борыкин потребовал, чтобы каждый вагон выбрал своего коменданта. В пятом вагоне с этим проблем не было, добровольцем вызвался Чичол.

Чичола звали Феликс, но его молоденькая хорошенькая жена Юлька называла его Фелюсь. Чичол был слишком стар, чтобы идти на фронт, а первым транспортом ехал потому, что оба его сына были в армии. Жена Чичола умерла еще в Калючем, а когда ушли на фронт сыновья, Чичол сошелся с молоденькой Юлькой. А поскольку Юлька тоже осталась одна, похоронив всю семью во время эпидемии тифа, она жила теперь спокойно с Чичолом и плевать на все хотела. Когда бабы изводили ее из-за старика, она беззастенчиво огрызалась:

— А вас что, так свербит, завидуете, что у меня мужик есть? Палкой поковыряйтесь, а от меня отстаньте. Старый! Старый, да ярый! Смотрите, монашки какие отыскались!

В вагоне Юлька вела себя прилично, но Гонорка Ильницкая терпеть ее не могла с самого начала и при одном ее виде шипела, как змея:

— Ни Бога, ни справедливости в этом мире! Как можно, чтоб такая вертихвостка ехала в Польшу, а наша Сильвия или хоть бы эта пани Домбровская с детьми в Сибири остались?!

И уж совсем потеряла Гонорка всякую веру в людскую и божескую справедливость, когда кто-то сообщил, что в вагонах, прицепленных в Тайшете, возвращается в Польшу Ирэна Пуц.