Польская Сибириада

Отец развязал вещмешок с хлебом. Броня тем временем протянула руку и хотела погладить Сташека по голове. Тот, не привыкший к таким ласкам, дернул головой, и рука девушки повисла в воздухе.

Броня действительно шла как-то с ребятами в Каен и всю дорогу пересказывала им «Огнем и мечом». Из всей «Трилогии» в бараке был только «Потоп». Она обещала при случае пересказать им и «Пана Володыевского», а может, и «Крестоносцев». Но такой случай пока не представился. Сташек по-своему даже любил Броню, но это еще не повод, думал он сердито, чтобы так его позорить, обращаться, как с маленьким, по головке гладить. И в голову ему в тот момент не пришло, что скоро он именно из-за этой самой Брони до крови будет драться с Казиком Грубой.

А дело было так. Шли они с мальчишками на рыбалку, встретили Броню, возвращающуюся с реки с охапкой выстиранного белья.

— День добрый! — вежливо поздоровался Сташек, которого еще мама научила, что с каждым знакомым нужно здороваться.

— День добрый, день добрый, Сташек! — ответила, улыбаясь, Броня и пошла своей дорогой.

— Хи, хи, хи, какой вежливый мальчик! «День добрый, пани!» — передразнил его Казик. — Но ты прав, подлизывайся заранее, пригодится.

— Ты чего?

— Не прикидывайся глупым, вроде ты не знаешь.

— А что я такого должен знать?

— Дурака корчишь? А то, что эта Броня скоро твоей мачехой будет. Вот что!

— Как это, моей мачехой? Что ты плетешь?

— Я плету? Да весь барак знает об этом, Броня с твоим стариком давно шашни крутит, еще со сплава…

Не договорил. Сташек бросился на него с кулаками, и только шедший с ними Эдек с трудом растащил дерущихся.

7

Корчинский умирал. Он уходил из этого мира в полном сознании, в неизбывной тоске. Именно в тоске. Все, что ему дано было вытерпеть физически, он уже в этом мире, наверное, пережил. Теперь он неподвижно лежал с закрытыми глазами на нарах в бараке, худой, как скелет, и такой слабый, что не мог поднять руки, чтобы утереть со лба заливающий его пот, или отогнать назойливую муху. Ничего не болело. Не хотелось есть. Изредка хотелось пить, и он с трудом облизывал засохшие синеющие губы. Тогда ухаживающая за ним мать вливала ему ложечку малинового отвара и отирала влажные виски. Уже неделю пребывал Корчинский в этом горячечном состоянии, мало чем отличающемся от небытия, хотя мозг его продолжал исправно работать. Да вот только не было сил высечь в себе даже слабую искорку воли. А когда человек теряет волю, ничто и никто ему уже поможет. И это Корчинский знал по собственному опыту каторжанина. А вот теперь и сам сдался и понял, что близится конец. Его мучили лагерные воспоминания. Мучили угрызения совести за то, что это он стал причиной несчастий, которые свалились на совсем юную Циню Бялер и такого же молодого Владека Лютковского. Зачем он тогда в Калючем уговорил их учить детей?! Лютковский погиб в ГУЛАГе в страшных мучениях. А что сталось с Циней Бялер? Этого умирающий Корчинский не знал…

Корчинского с Лютковским после заочного приговора НКВД на 20 лет лагерей отправили в начале апреля 1940 года из Канска в тайшетский ГУЛАГ. Выдержать здесь четверть века?! Тайшетские лагеря пользовались дурной славой. Они наслышались об этом в канской тюрьме, выполнявшей пересылочную функцию. Именно в Канске брали начало многочисленные каторжные тракты, расходились по всему Красноярскому краю, в Иркутск, Тайшет, в северный край эвенков и якутов, на Таймыр и Колыму. «Колыма, Колыма, веселая планета, двенадцать месяцев зима, остальное лето»… Их было в камере несколько десятков. Мешанина человеческих типов, национальностей со всего Советского Союза, политических заключенных и обычных бандитов, нередко многократных рецидивистов. Царят, правят в камере «блатные», которые по первому знаку своего «пахана», непререкаемого лидера, готовы на все. Люди, впервые отбывающие наказание, причем неизвестно за что, политические, чувствовали себя среди них, как овца в волчьей стае. Таких зовут «фраерами». А «люди» здесь они — рецидивисты, «блатные». Это именно они с тихого согласия администрации устанавливают в тюрьмах и лагерях волчьи законы.

Корчинский и Лютковский, которых взяли прямо в тайге, не имели с собой ничего ценного. И все равно, шерстяной шарф Лютковского стал добычей блатных, как только новеньких втолкнули в камеру.