Польские новеллисты

Который час, Айна? Неужели так поздно? Знаешь, у меня нет сил открыть глаза и посмотреть на тебя. Нет, нет, не зажигай света. Я вижу тебя достаточно хорошо. Я положу голову на твою грудь, на грудь, которая выкормила Агнешку, на грудь единственной женщины, к которой возвращаются. Так приятно лежать возле тебя и засыпать возле тебя, правда, Анна? Ты знаешь, война умерла, как тяжело раненный хищный зверь. Торпеда, которая попала в наш корабль, не была, правда, последней торпедой этой войны, но кто знает, не была ли она одной из последних торпед всех войн. В этом случае я не сожалел бы даже о том, что погиб «Громовержец». Во всяком случае, он защищался и атаковал с честью до последней минуты.

Что ты сказала? Этого я точно не помню, Анна. Видишь ли, когда плывешь столько времени, чувства притупляются. Ага, припоминаю. Я боялся, что буду еще жив, когда стану тонуть. Я хотел умереть, держа голову на поверхности воды, а не задохнуться под водой. Это было одно из моих последних желаний до того, как я заметил колыхающееся на воде бревно.

Прошу тебя, Анна, не пускай в наш дом никаких журналистов. Я устал. Я вас всех очень прошу, оставьте меня в покое. Не называйте меня «человеком, который победил море». Я вовсе не победил моря. Я одержал победу только над самим собой. Я не герой, вы слышите! Это обыкновенный страх перед смертью и ничего больше. Если я и решился плыть, то лишь затем, что хотел отдалить хотя бы на одно движение рук, на одно движение ног то самое ужасное страдание, какое может изведать человек: сознание, что жизнь уходит, как пена за плывущим кораблем, и что на ту сторону с собой ничего не берут, даже часов, которые хоть как-то позволили бы разнообразить вечность. Приходите ко мне завтра после полудня. Я расскажу вам, как сражался «Громовержец». Это будет гораздо интереснее. А что обо мне?! Плыл, плыл, плыл — и это все. Был ли я измучен? Да, очень, но именно поэтому мне некогда было скучать.

Наконец-то мы одни, Анна. Ты говоришь, что Агнешка рисует? А что она рисует? Птиц, лошадей, бабочек. И никогда не забывает нарисовать им глаза? Что? Ах, так, даже начинает рисовать прямо с глаз? Ну, правильно, ведь глаза — это самое главное. Глаза произошли от тоски, Анна. Поцелуй меня еще раз и давай уснем. Поцелуй меня крепче. Еще крепче, крепче, крепче, крепче, крепче… Я уже за еыпаю, Анна, спокойной ночи.

В глубину моря медленно опускается обнаженный человек. У него вытянуты руки и ноги. Он похож на кусочек солнечного луча, который чересчур глубоко ушел в воду, потерял сверкание и утонул. Часы на левой руке показывают десять. Скоро они остановятся, так как сегодня вечером их никто не заведет. Пальцы правой руки крепко стиснуты. В них зажата спичка.

ЧЕСЛАВ КУРЯТА Якуб после воины

Лучи солнца, скользя по кустам, протискивались сквозь сучья деревьев, подсекали высокие яблони, покрытые сочными белыми цветами. Весна чувствовалась везде; столько весен уже прошло, столько их Якуб пережил, а хоть одна изменила разве что-нибудь в его жизни?.. Может, как и все на свете, его жизнь тоже изменялась, но так медленно и по мелочам, что он не смог ничего заметить. Вот если бы он мог встать на некотором расстоянии от себя, может, тогда он и заметил бы эти изменения, увидел бы себя отчетливее. Тогда ему не нужно было бы задумываться над тем, что думают о нем люди, перестал бы думать об этом, как теперь, до боли в висках. Ему казалось, что он ужо очень старый — в действительности же ему было только тридцать два года. Сколько же лет прошло после войны!..