Польские новеллисты

— Вы не будете дежурить, — сказал неделю спустя Левша, обращаясь к немцам. — Можете себе спать сколько влезет. Кровати тоже можете заправлять по-своему.

Но немцы вставали по сигналу, ложились после отбоя и убирали постели, как было положено.

Ганс Израэль — так звали того, в красном свитере.

— У меня голова разболится, если я стану сейчас делать по-другому. А в конце концов все равно, как делать, так или иначе.

Другой, тот, с белыми волосами, ничего не говорил. Он плохо знал польский. Имя у него было трудное, так что никто и не знал, как его зовут.

Ганс с Зыгмуптом все дни сидели вместе на верхних нарах, разговаривали, курили. Если кто-нибудь подходил к ним послушать, они начинали говорить по-немецки.

Однажды немцы пошли в город. Конвойный оделся в гражданское и сопровождал их. Они принесли в камеру сыру и белого хлеба. Зыгмунт ужинал вместе с ними. Потом они разговаривали до поздней ночи. В камере было тихо.

Утром Шамша схватил Зыгмунта, когда они возвращались из нужника.

— Спроси, случайно они твоих не знали там, в гетто. Ты в ладу с ними, может, они тебе скажут. — Шамша осклабился и подмигнул окружающим.

Зыгмунт посерьезнел.

— Они фамилий не спрашивали, убивали как попало. А ты постарайся не быть таким умником.

— Тебе-то они простят, ты ведь чаек с ними попиваешь, — огрызнулся Шамша.

— Времена изменились, — бросил Зыгмунт, отвернулся от него и медленно побрел в камеру. — И люди тоже, — добавил он.

— Не задерживаться, расходись по камерам! — кричал конвойный.

Застучали деревянные колодки.

— Ну и я-то ведь не умер. Живу себе, — сказал Зыгмунт, не обращаясь ни к кому.

С ним перестали разговаривать.

— Да пойми же, не потому, что ты с немцами сошелся, ведь каждый может делать, что хочет, и всем плевать на это… Но ведь ты клялся кое-что сделать с ними за то, что они твоих родных убили. Понимаешь, ты не сдержал слова. А потом, если бы они были хоть не оттуда, не из Лодзи, так они как раз именно оттуда. Ну, а это уж совсем…

Однако на Зыгмунта эти слова не подействовали. Ему осталось сидеть две недели.

— Идите вы куда подальше, без ваших советов обойдусь!.. — броспл он камере.

— Скотина! — крикнули ему в ответ. — Нам паплевать.

Зыгмунт уставился в зарешеченное окно. В трубах гудело. За решеткой кружились снежинки — на свободе гулял мороз.

Они снова ходили в город и вернулись в желтых полуботинках, в синих в белую полоску костюмах из «тениса», не модного уже, но зато шерстяного. Заключенные потихоньку подсчитали, во сколько обошлось государству снарядить их в дорогу. Ботинки скрипели, ноги в них горели, но все равно надо было разнашивать, чтобы потом не было худо.

Прошло несколько дней.

Сумерки были серые, чуть поблескивающие, потому что после полудня началась оттепель. Надзиратель открыл дверь, а они уже знали, что выходят.

Тот, в свитере, вытянул из-под кровати зеленый фибровый чемодан с чеком, другой, в кожанке, — деревянный сундучок. Они уходили. В том виде, в каком пришли. А костюмы были уложены. Обновку надо беречь.

Надзиратель запричитал в дверях:

— Что вы, что вы, нужно переодеться. Надо выглядеть с шиком. Едете-то не куда-нибудь, а к себе на родину. Что люди подумают!

Он прикрыл за собой дверь и прокричал в глазок:

— Пожалуйста, прошу вас, поторопитесь!

Немцы переоделись в новые костюмы.

Зыгмунта в камере не было: его повели к зубному врачу.

— Курорт так курорт, — бурчал он про себя. — Хоть бесплатно пломбы поставлю. На свободе некогда…

Надзиратель снова открыл дверь.

— Вы готовы? Пожалуйста. — Он пропустил их вперед, но перед этим они громко, на всю камеру, крикнули: «До свидания! Привет! Всего хорошего!»

— До свидания! Успехов вам! — закричали все и подскочили к двери, чтобы еще раз взглянуть на уходящих.

В дежурке их ожидал офицер. Было душно, немцы вспотели, тяжело дышали.

Начальник отделения подписал какие-то бумаги, передал офицеру. Тот тоже подписал и дал подписать немцам.

В этот момент в дежурке зазвенел звонок и дежурный выскочил, чтобы пропустить в отделение конвойного с группой возвращающихся от зубного врача.

Офицер говорил что-то немцам, но ничего не было слышно, потому что в коридоре громыхали колодки. Те, кто шел от врача, криком сообщали камерам о своем возвращении. Громче всех кричал Зыгмупт. ^1.

Ганс Израэль подошел к дверям дежурки и высунул голову.

— Эй, Зыгмунт! — крикнул он.

Зыгмунт замахал руками. В узком коридоре было темно, все толкались и оттесняли Зыгмунта. Толпа несла его все дальше, а он протискивался обратно.

— Зайди в камеру! — лишь успел он крикнуть, и его втолкнули в дверь.

Дежурный вернулся в помещение.

— Мне нужно в камеру, — обратился к нему Ганс.

— Вы что-нибудь забыли?

— Да.

— Я вам принесу.

— Нет, я сам возьму.

— Нет, нет, зачем же, я схожу, — беспокоился дежурный. — Где оно лежит? Что это?

— Я сам должен пойти в камеру, — упирался Ганс.

Офицер тронул дежурного за локоть.

— Ну ладно, идите, — покорно согласился дежурный и вынул ключи.