Польский бунт

Много лет… Три года и восемь месяцев тому назад Александр Васильевич штурмовал турецкую крепость Измаил, считавшуюся неприступной. Потом полтора года строил укрепления на русско-шведской границе по собственному плану, став грозой комендантов и чиновников по снабжению, оттуда уехал в Екатеринославскую губернию, чтобы укрепить южные рубежи, навел порядок в казармах и госпиталях, где умирало больше солдат, чем на полях сражений, но всё рвался в действующую армию. Разоружить польские части в Брацлавской губернии, предотвратив восстание украинских поляков, для него, конечно же, не было настоящим делом. Дело вершилось в Польше, куда она, Екатерина, послала Репнина, а не Румянцева, и уже начинала об этом жалеть. Князь Николай Васильевич – царедворец, а не полководец; мог бы, впрочем, и расторопность проявить, отблагодарив государыню за проявленную милость, ведь не в Шлиссельбург, как Новиков, и не в дальние деревни выслан, как Трубецкой и Тургенев – друзья его мартинисты. В Польше-то ему в голову не взбредет о братолюбии да равенстве рассуждать… Но кто же мог тогда предположить, что за взятием Кракова австрийцами не последует сразу же занятие Варшавы пруссаками? Всё шло к тому, в Петербурге сочинители новостей уже рассказывали, что Варшава взята, войне конец, но только выдавали желаемое за действительное. Король прусский хотел сделать русских котами, которые таскали бы ему каштаны из огня; генерал Ферзен на такую роль не соглашался; день за днем бездарно проходил в пустячных стычках с поляками при отражении их вылазок. Тем временем союзники, разбитые французами при Флерюсе, ретировались во владения кесаря, покинув Брюссель и Антверпен; англичане едва успели погрузиться там на корабли. Не сидится Александру Васильевичу близ Тавриды; донимает Платошу просьбами избавить его от крепостей, поелику он воин, а не инженер; он-де бы и в Польше в сорок дней кончил, и австрийцев бы научил воевать против француза. Как же! Принцу Кобургу, получившему за Рымникскую победу чин фельдмаршала, те уроки впрок не пошли… Водрузив на нос очки, Екатерина обмакнула перо в чернила и заскрипела им по бумаге, старательно выводя русские буквы: «Граф Александр Васильевич! Письмом вашим от 24 июля, полученным Мною сего утра, вы проситесь волонтером в Союзную Армию. На сие вам объявляю, что ежечасно умножаются дела дома и вскоре можете иметь тут по желанию вашему практику военную много. И так не отпускаю вас поправить дел ученика вашего, который за Рейн убирается по новейшим известиям, а ныне, как и всегда, почитаю вас Отечеству нужным».

Глава VII

В двух тяжелых люстрах, свисающих под готическими сводами собора Святого Иоанна Крестителя, горели длинные восковые свечи. Звучная латынь гудела в пахнущем ладаном воздухе. Позолоченные фигуры святых над двумя рядами деревянных резных кресел в нефе отражали теплые отсветы огня, оставаясь отстраненно безучастными. Костёл, затянутый белыми и фиолетовыми полотнищами с гербами, был почти пуст и от того казался больше; только возле самого алтаря, по обе стороны от гроба меж двух больших свечей, собрались люди. Священник умолк. В левом приделе оркестр из трех десятков музыкантов начал исполнять реквием.

Неслышно ступая по ромбам плит, Францишек Дмоховский приблизился к молящимся. Станислав Август Понятовский с опухшими и покрасневшими веками сидел в своем кресле и беззвучно шевелил губами, повторяя слова за певцами. В закрытом гробу лежал его брат Михаил, примас Речи Посполитой.

Дмоховский дождался окончания службы и, когда король со свитой покинул храм, двинулся к выходу.

– Ксенже! – окликнули его. – Рад видеть вас в добром здравии.

Это был горный инженер Ипполит Ковнацкий, последние четыре года служивший Михаилу Понятовскому и живший при его дворе. Они встречались раньше на литературных вечерах (инженер вместе со всеми рукоплескал переводчику «Илиады» и автору «Искусства поэзии»), но почти не разговаривали и были практически незнакомы, поэтому Дмоховский был удивлен тем, что Ковнацкий заговорил с ним, а также этим обращением – ксендзом он быть перестал, когда его избрали депутатом Наивысшей народной рады, поручив надзор над всеми школами и типографиями. Ему захотелось поскорее отделаться от неожиданного собеседника: скорее всего, за первыми, ничего не значащими словами последует какая-нибудь просьба – так бывает всегда, когда его узнают малознакомые люди. Однако Ковнацкому, похоже, просто захотелось поговорить – тяжело жить, когда тебя некому выслушать.