Полтора года

Однажды сестра прислала ей фотографию, маленький, года полтора мальчик сидит на столе, сзади его поддерживают чьи-то руки. Саша показала фотографию мне, потом понесла девочкам. Тамара посмотрела, скривилась: «Рахитик какой-то». Саша выхватила у нее карточку и бросилась на нее с кулаками. Та удивилась, наверно, не меньше моего, и вместо того, чтобы по своему обыкновению пустить в ход руки, сказала только: «Во психованная».

Сегодня Саша получила письмо. Как всегда, от сестры. И, как всегда, зажглось-засветилось ее лицо.

Целый день я Сашу не видела. А после школы, когда они уселись за уроки, я заметила странную позу девочки. Она сидела, стиснув руки меж коленями, а голову наклонила так низко, что лоб почти касался стола. Я подошла к ней. Саша плакала. Но так тихо, что ближайшая соседка даже не повернулась в ее сторону.

Я увела девочку к себе.

— Сережа заболел, — еле выговорила она. — Доктор сказал, корь.

И она снова заплакала.

— Глупенькая, — сказала я. — В детстве все болеют корью. И ты болела, и я. Это не страшно. Болеют и выздоравливают. И не надо так тревожиться — он же со своей мамой.

— С мамой?! — крикнула Саша. — Какая она ему мама! Это я мама!

Вот так, только сегодня, я все узнала и кое-что поняла.

Она родила, чуть ей исполнилось шестнадцать. И хотела оставить малыша в Доме ребенка. Но мать воспротивилась.

— Будешь потом локти кусать.

— Вот еще! — сказала Саша. — Тогда берите его себе. И на меня не пишите.

Не знаю уж, как им там удалось, но мальчика записали на имя сестры. У той уже был ребенок. А мужа не было.

Они обе вернулись из деревни (мать отправила туда их обеих задолго до родов), сестра с ребенком на руках и Саша, беспечная и довольная. И покатилась дальше ее развеселая жизнь. На ребенка она и не смотрела.

— Вот знаете, — сказала она мне с безмерным удивлением, — а ведь я и вправду поверила, что он Нюркин.

После драки, так лихо описанной в газете, ее вызвали на комиссию по делам несовершеннолетних. И так как драка была не единственное, что за ней числилось, комиссия пришла к решению направить ее в спецПТУ. Саша не очень и горевала: в случае чего оттуда, говорят, и сбежать можно.

Приемник был переполнен, и ее под ручательство матери отпустили домой. До получения путевки.

Как-то ночью Саша проснулась от плача ребенка. Сестра спала крепко и не услышала. Саша нехотя подошла к кроватке, наклонилась. Мальчик обхватил ее шею руками и сказал: мама.

Так и застала ее сестра, плачущей, с ребенком на руках. Она хотела взять мальчика, Саша закричала:

— Не дам! Мой!

С этой ночи она забыла обо всем, только Сереженька, сыночек. Про детприемник она и не вспоминала. А когда оттуда за ней пришли, стала плакать, просить, чтобы не отправляли, она уже исправилась. Приехавшая за ней женщина даже удивилась:

— Такая бедовая была, и на тебе!

Про ребенка Саша не сказала. И только здесь, у нас, ей пришло в голову, что надо было сказать.

— Вот делаю чего-нибудь, а вдруг подумаю: ну зачем не сказала, тогда, может, не отправили бы. Как подумаю, все от рук отпадает. — Она опять заплакала. — Пусть меня отпустят, ну хоть на денек. Я только посмотрю на него и вернусь. Я, честное слово, вернусь.

Она и сама понимала, что это невозможно.

— Тогда пусть Нюрка приедет, его привезет. Ну на часик один. К другим же ездят.

— Ну ты подумай, Саша, — сказала я. — Везти малыша через всю страну только для того, чтобы ты на него посмотрела. Нет, Саша, матери так не поступают.

Может, на нее произвело впечатление то, что я назвала ее матерью? Она перестала плакать. А я продолжала говорить, что осталось не так уж много, что нужно непременно кончить десятый класс — дома, с ребенком, будет уже не до ученья. И профессию тоже нужно получить, не хочет же она, чтобы сын был всегда на иждивении сестры. А профессия у нее хорошая, и заработать можно, и самой шить, и на себя и на Сережу.

Все было мимо, только эти последние слова.

Она подняла голову.

— Я попрошу тетю Дусю, пусть кроить научит. Я приеду, ему уже костюмчик носить можно, верно?

На этом и закончился наш с ней, по существу, первый разговор.

Я пишу это поздно вечером. Не спится. Я думаю о Саше. А больше о себе. И перебираю девочек одну за другой, тех, которые «не внушают мне беспокойства».

Очень я, Валера, за папой своим скучаю. Может, тебе про него вовсе и неинтересно? А все равно напишу… Я один раз про него, знаешь, как подумала! Уж лучше бы он пьяница был, тогда б хоть не жалко. А он у нас непьющий. Он вот как говорил: «Вино люди для веселья пьют, а мне от песен весело». Такой был. А меня любил больше, чем всех. Маму тоже любил, ну потом, значит, разлюбил, раз ушел. Он, когда уходил от нас, так сказал: «Детей не разлюбляют». А я ему говорю: «Ты теперь свою Женьку-феньку люби». — «Ну, это, — говорит, — ты мне не запретишь». Тихо так сказал, я вроде тогда и не расслышала. А значит, расслышала, раз вспомнила.