Полуденный бес. Анатомия депрессии

А неделю спустя Лоре стало значительно лучше. Затем внезапно она потеряла голову в супермаркете 7-Eleven, когда кассир пропустил вперед нее другого покупателя. Совершенно не свойственным ей образом она завопила: «Господи Иисусе! Это порядочный магазин или гребаный ларек с хот-догами?» И ушла, бросив свою газировку. «Это как скалолазание. Я так устала говорить об этом, думать об этом». Когда возлюбленный сказал ей, что любит ее, она расплакалась. На следующий день она почувствовала себя хорошо, дважды поела и купила пару носков. Они пошли в парк, и вдруг ей ужасно захотелось покачаться на качелях. «После прошлой недели, когда я все время чувствовала, что вот-вот рухну обратно, качаться было так чудесно. Совершенно противоположное ощущение: в ушах свистит, в груди покалывает, точно пролетаешь вершину холма на машине. И вообще прекрасно делать что-то такое простое; я начала чувствовать себя немножко собой, вернулось чувство легкости, ловкости, скорости. Я не жду от жизни слишком многого, но вот это чувство отсутствия пустых тревог, необъяснимого груза печали, оно такое богатое и реальное, что вдруг мне расхотелось плакать. Я знаю, что другие чувства вернутся, но, думаю, сегодня я получила от Бога и качелей передышку, напоминание терпеть и не терять надежды на то, что хорошее сбудется». В декабре она плохо среагировала на литий – кожа стала нестерпимо сухой. Лора снизила дозу, продолжая принимать нейронтин (Neurontin). Он, кажется, помог. «Перемещение к центру, к центру, который называется “я” – это хорошо и реально», – написала она.

В следующем октябре мы наконец встретились. Лора приехала к матери в Уотерфорд, красивый старинный городок близ Вашингтона, в котором выросла. За это время я так привязался к ней, что даже не верил, что мы никогда не встречались. Я сел в поезд, она встретила меня на станции вместе со своим приятелем Уолтом, которого я тоже увидел в первый раз. Лора оказалась стройной, красивой блондинкой. Приезд к родным всколыхнул слишком много воспоминаний, и она чувствовала себя не слишком хорошо. Она была тревожна, так тревожна, что с трудом говорила. Хриплым шепотом пожаловалась на свое состояние. Каждое движение явно давалось ей с огромным трудом. Она сказала, что уже неделю ей становится все хуже. Я спросил, не слишком ли ей тяжело мое присутствие, она заверила, что нет. Мы пошли пообедать, Лора заказала мидии. Но есть не смогла: руки страшно дрожали. Пытаясь поднести ко рту раковину, она облилась соусом. Есть мидии и одновременно разговаривать она никак не могла, поэтому мы болтали с Уолтом. Он описал ее постепенное сползание в течение недели, а Лора отрывистыми звуками выражала свое согласие. Она уже покончила с мидиями и сосредоточилась на бокале белого вина. Я был потрясен: она предупредила, что дело плохо, но к такой ее опустошенности я был не готов.

Мы подвезли Уолта, а потом я сел за руль Лориной машины, так как руки у нее ходили ходуном. Когда мы добрались до дома, мать уже стала беспокоиться. Мы с Лорой разговаривали, но разговор то и дело сбивался, она произносила фразы как будто издалека. Потом мы смотрели фотографии, и вдруг ее заело. Ничего такого я прежде не видел и даже представить себе не мог. Она показывала мне, кто есть кто на фотографии, и внезапно принялась повторять: «Это Джеральдина», и снова, показывая пальцем: «Это Джеральдина», и еще раз, и еще, причем каждый раз произносила это имя все дольше. Лицо застыло: казалось, ей трудно шевелить губами. Я позвал ее мать и брата Майкла. Майкл положил руки ей на плечи и сказал: «Все хорошо, Лора. Все хорошо». Кое-как мы затащили ее наверх, она все повторяла: «Это Джеральдина». Мать сняла с нее перепачканную мидиями одежду, уложила ее в кровать, села рядом и принялась гладить ей руки. Не такой нашей встречи я ожидал.

Как потом выяснилось, некоторые ее лекарства плохо сочетались между собой, это и вызвало ее странную скованность. Они стали причиной ее заторможенности днем, потери речи, гипертревожности. К концу дня, когда худшее уже было позади, она заметила: «Все краски вытекли из моей души, все то, что я любила в себе. Я всего лишь пустая оболочка того, чем я когда-то была». Вскоре ей назначили новый режим. Но до самого Рождества она не пришла в себя, а потом, в марте 2000 года, такой же приступ повторился. «Это так страшно, – написала мне Лора, – так унизительно. В самом деле ужасно, когда самое лучшее, что ты можешь о себе сказать, это что ты не в конвульсиях». Через полгода – новый приступ. «Я не могу больше собирать по кусочкам свою жизнь, – писала Лора. – Я так боюсь приступов, что все время в тревоге. Сегодня я поехала на работу, и меня вырвало прямо в машине. Пришлось вернуться, переодеться. Я опоздала и сказала, что у меня был приступ, а они наложили на меня дисциплинарное взыскание. Врач хочет, чтобы я принимала валиум, а я от него теряю сознание. Вот так я теперь живу. И так я буду жить всегда, с этими жуткими прыжками в ад. Ужасные воспоминания. Вынесу я такую жизнь?»