Полуночная сделка

А потом ожерелье со щелчком застегнулось. Беатрис с грохотом повалилась на пол. Все краски в комнате померкли. Тихий вой в ушах заглушал ее же рыдания. Мир стал тусклым, будто свет исчез, а внутри, там, где раньше была Нади, не осталось больше ничего.

Глава 19

Так ничего и не добившись, Беатрис покинула кабинет отца. Ожерелье должно было ее душить, но украшение свободно лежало на ключицах, металл уже согрелся до температуры тела. Шаги, кашель, заглушенный тихим, но пробирающим до глубины души воем, что терзал ее слух, потускневший и посеревший мраморный стол в холле – после того, как у нее отняли чувства, все будто ослабло, поблекло.

Дверь гостиной со щелчком открылась. Послышался тихий звук – простучали каблуки туфель – и Беатрис подняла взгляд.

– Мама, – прошептала она.

Теперь они стали совсем похожи: одинаковые округлые уши с простыми жемчужными каплями. Одинаковые осенне-рыжие локоны, уложенные в дневную прическу. Одинаковые серебряные ожерелья, лишившие их прирожденного дара.

Мать распахнула дочери объятия, Беатрис бросилась к ней, и они прижались друг к другу мокрыми от слез щеками.

– Дорогая моя, – прошептала мама. – Мне так жаль.

– Я не могу, – тоже шепотом отозвалась Беатрис, – не могу.

Мать обнимала ее, а Беатрис прильнула к ней.

– Хотела бы я, чтобы все прошло легче, – сказала мама и отступила на шаг, чтобы посмотреть на нее. – Тебе пришлось очень тяжело.

– Помоги мне. Пожалуйста, – взмолилась Беатрис. – Отправь записку Исбете Лаван. Передай, что я научу ее всему, но мне нужен гримуар.

Ящик в кабинете отца с грохотом захлопнулся. Мама насторожилась. Она бросила тревожный взгляд за плечо Беатрис и погладила дочери руку.

– Ты привыкнешь, – сказала она.

Беатрис слепо и недоверчиво взглянула на нее.

– Мама?

Дверь в кабинет отца открылась. Мать, не слушая ее, продолжила успокаивающим тоном:

– Через некоторое время ты о нем забудешь.

– Как я могу забыть? Все изменилось. Все стало иным. Это…

– Беатрис, – сказал отец. – Попрощайся с женихом.

Куда делся тот жар, который прежде воспламенял ее чувства? Куда исчезло ощущение, что тело живет в согласии с ними? Она повернулась. Дантон Мезонетт подошел и протянул ей ладонь. Беатрис осталась на месте, с опущенными по бокам руками. Она должна была кипеть от ярости. Сжать кулак и ударить его в нос.

– Беатрис…

Ее сердце не тронул неодобрительный взгляд отца. Его напряженное ожидание не разожгло в ней искры гнева. Ее тело уже не было прежним.

Беатрис подала руку Мезонетту. Он взял ее и низко склонился, будто в насмешку; губы коснулись ее костяшек, оставив приглушенное, мертвенное ощущение.

Беатрис отняла ладонь.

В улыбке Дантона не было ни капли добра.

– Я считаю дни, Беатрис.

Ее имя в чужих устах ужасало. Оно не принадлежало ему, но он его присвоил.

Беатрис повернулась к матери.

– Пожалуйста.

– Ты все забудешь, – сказала мать. – Все пройдет.

– Ты переутомилась, – вставил отец. – Поужинаешь у себя в комнате. Возьми какой-нибудь роман и отправляйся в постель.

Беатрис и не хотела оставаться здесь внизу. Она смиренно поклонилась и стала подниматься по лестнице пролет за пролетом, пока не вошла в свою комнату.

На краю кровати Беатрис, вцепившись в подушку, сидела Гарриет. Сестра вскочила, и подушка упала к ее ногам.

– О, Беатрис… – тихо сказала она. – О, Беатрис, мне так жаль. Это я во всем виновата, не надо было ему рассказывать…

Она бросилась вперед, упала на колени и в мольбе сложила руки.

– Зря я рассказала, – продолжила Гарриет, содрогаясь от рыданий. – Я сломала тебе жизнь.

– Поднимайся, – отозвалась Беатрис. – Иди ко мне.

Гарриет вскочила и обняла старшую сестру. Когда это она успела так вырасти? Макушка ее почти доставала Беатрис до носа. Гарриет жалобно плакала, Беатрис подвела ее к кровати и с нежностью обняла, а малышка горестно разрыдалась.

– Это все я, – наконец пробормотала она, выпрямившись, лицо ее было покрыто слезами, а прическа – испорчена. Когда это камеристка начала ее красить? – Все это натворила я, а если бы помалкивала, ты бы не оказалась в беде.

– Возможно, – ответила Беатрис. – Но скорее всего я бы попалась как-то иначе.

– А это… ты никогда не хотела его носить, – заметила Гарриет. – Все так ужасно?

– Это худшее, что со мной случалось, – призналась Беатрис. – Все потускнело. Все выглядит по-другому. В ушах звенит… А Нади…

– Дух? – спросила Гарриет.

– Да, – ответила Беатрис. – Дух удачи. Вот как я выиграла в карты. Вот почему Мэриен не затоптала меня насмерть.

– Потому что тебе служил дух… – тихо сказала Гарриет.

– Потому что Нади стала мне другом, – отозвалась Беатрис.

– Я и не знала, – вздохнула Гарриет. – Я знала лишь то, что должна была знать. Что это опасно. И неправильно. Духи безнравственны, капризны и испорченны. Что нужно обладать огромной силой, чтоб с ними справляться и приучать их делать добро. Я не понимала, почему ты так бунтуешь. Но забрала у тебя все это. Твою магию. Твоего друга. И никогда, никогда себя не прощу.

Беатрис безучастно взирала на плачущую Гарриет, будто парила над всем этим и смотрела сон. Нужно было что-то сказать… Успокоить сестру. Утешить ее.