Полуночная земля

Потом все смешалось в кучу — снова узкие темные улочки, дома, нависающие и давящие сверху, грязные круглые булыжники под ногами. Голоса со всех сторон — Леу снова услышала имя Этиты Доэрти, «матушки Эдиты» один, два, три раза, каждый раз сопровождаемое вздохами и причитаниями. На перекрестке улиц венардийские солдаты древками копий разгоняли огрызающуюся толпу. Снова попадались рассветные братья с их колокольчиками и ящиками… Леу совсем растерялась. Она понятия не имела, где достать оружие — может, в городе есть лавка, где им торгуют? А если это вообще незаконно, и спроси Леу о таком, ее схватят и начнут звать солдат?

Потом ей повезло — совсем запыхавшись и опять начиная впадать в панику, Леу набрела на какую-то харчевню, маленькую и темную. Хотела попросить воды, и увидела на стойке, за которой возился хозяин, нож для разделки мяса. Щербатый и грязный, но лучше, чем ничего! Она подождала, когда человек отвлекся, оставила на стойке монету, схватила нож и бросилась бежать.

И только теперь, снова стоя на городской площади и глядя на возвышающиеся над ней виселицы, Леу поняла, что вся эта беготня, в сущности, была совершенно бесполезной. Ну хорошо, оружие она достала, а что дальше? Вскочить на помост, когда приведут Мартина, перерезать веревку у него на шее и сбежать? Переколоть этим несчастным ножиком солдат, которые попадутся ей на пути? Ну что за бред! Леу зажмурилась и сжала кулаки, чувствуя, что вот-вот расплачется.

Нет. Не сейчас. Не время. Нужно что-нибудь придумать. Хоть что-нибудь.

— Они, похоже, не шутили, — приглушенно говорил кто-то рядом с ней. — Я думала, просто слух, а вот нет. Действительно собираются матушку Эдиту высечь, представляешь? Прямо на людях, стыд-то какой!

— Небо не допустит, — мрачно ответил другой голос. — А коли не оно, так люди сами вмешаются. Шут с ними, с вольными братьями…

— Вольный брат только один, — вмешался еще кто-то. — А остальные двое — местные. Угг Пустая Рука и Дулас Щипач…

— Что в лоб, что по лбу. Все равно все трое — воры, разбойники. Пусть хоть вешают их, хоть головы секут, невелика печаль. А матушку Эдиту-то за что позорят, нелюди? Она в жизни мухи не обидела. Я помню, пять лет назад ногу сломал, думал — все, до конца жизни хромым останусь. Еле до лечебницы Солнечных сестер доковылял, так матушка лично у дверей встретила, внутрь проводила, сама отвар приготовила, чтобы боль снять. А разговаривала ласково так, будто родного сына после долгой разлуки отыскала. Сестры меня выходили, ногу выправили, и ни монетки не взяли. Я потом уж, как поправился, целую луну им пожертвовал.

— На нее давно зуб точат, — отозвался новый голос. — С тех пор, как орден Чистого неба в опалу попал, а матушка Эдита стала за синих монахов заступаться. Наверное, сейчас все-таки…

Зарокотали барабаны. Леу вздрогнула и открыла глаза. Растерянно огляделась — площадь уже была полна людей (когда только они успели собраться?), в сгустившейся темноте горели факелы и большие костры в кованых решетчатых жаровнях…

Леу качнуло назад, снова вперед. Ругань, крики — по толпе прошло движение, а потом помост, отталкивая людей древками копий, а особо непонятливых подгоняя пинками и зуботычинами, окружили солдаты. По расчищенному ими коридору прошли двое — приподнявшись на цыпочки, она разглядела богатую, отороченную мехом одежду одного и закрывающий почти все лицо колпак другого.

Снова грянули барабаны, с трудом заглушая возмущенные вопли толпы; в проходе показалась коротко стриженная седая женщина в желтом балахоне, которая шла, высоко держа голову, сжав губы и, кажется, не замечая творящееся вокруг. За ней венардийцы тащили двоих оборванных типов, закованных в кандалы — один, покрепче на вид, упирался, рычал и рвался из рук, что держали его, другой, не замолкая, сыпал проклятиями.

У Леу екнуло сердце. Сбилось с ритма, а потом застучало так сильно, что едва не заглушило барабаны.

Мартин шел последним — голова опущена, волосы закрывают лицо, руки связаны впереди. Куртку у него отобрали, оставили только рубаху, рукав оторван, и Леу показалось, что она даже может разглядеть длинный шрам на предплечье, который оставила булава венардийского солдата. Мартин тогда пытался защитить ее, после того, как Леу, воззвав к луне, упала без чувств, и…

Луна!

Она задрала голову так резко, что заболела шея. Может, если снова взмолиться о помощи, мать фаэйри услышит ее?

Небо было темным, почти угольно-черным, затянуто тяжелыми грозовыми тучами, которые с самого утра не могли разродиться дождем. И ни луны, ни звезд. Леу застонала от отчаяния.

Ладно! Придется спасать его самой. Как спасать — она не знала, но стоять и смотреть, как Мартин погибнет, Леу не собиралась. Она снова привстала на цыпочки, бросила быстрый взгляд на процессию — разбойников только что проволокли мимо, Мартин шел следующим, сильно хромая — сжала в ладони рукоять ножа, шагнула вперед…

Пальцы, твердые и холодные, как сталь, впились ей в шею, так, что Леу задохнулась от боли. Другая рука сжала ее запястье, выкрутила, и нож упал на булыжники площади.