Полупрозрачный палимпсест

Хилков. Вы что же… там бывали?

Любарский. Она была моя ученица, редких способностей. Да, бывал.

Хилков. Когда все это было?

Любарский. Давно. Но к делу. Мы вас похитим сразу после спектакля. Идите за пальто сразу же, пока не начали чествовать, потом будет толкотня. Я встречу вас у выхода и поведу к машине.

Хилков. Но у меня ничего с собой нет.

Любарский. Об этом позаботились; чего не достанет, не обессудьте. Три дня всего.

Хилков. И потом меня хватится жена! Она послезавтра должна приехать из-за границы…

Любарский. Предоставьте это мне – я ей в понедельник сам позвоню и успокою. Дайте мне ее номер.

Хилков. И скажете – что?

Любарский. Что вас взяли напрокат с благими намерениями.

Хилков. Не боитесь, что она бросится в полицию?

Любарский. Я попрошу ее этого не делать вас же ради.

Хилков. Скажите, зачем я вам на самом деле нужен?

Любарский. Я же сказал: нам нужен живой и сочувствующий очевидец, свидетель. Мы сами будем какое-то время довольно незаметно отсиживаться за границей. А вы напишете что-нибудь – рассказ какой-нибудь или, может быть, киносценарий… «хроникально-документальный».

Хилков. Или четвертую патетическую, на пару с этим довольно все-таки советским лисом. Впрочем, говорят он серьезно болен.

Любарский (без всякого выражения). Вот как? Чем это?

Хилков. Не знаю. Кажется, эмфизема. Уже в понедельник наши совпатриоты от его никчемушной буффонады не оставят камня на камне, что, конечно, и нетрудно.

Любарский. Остроту эту, надо полагать, заранее приготовили? Скоро она станет расхожей.

Хилков. Как скоро?

Любарский. Скоро узнаете.

Хилков. Надеюсь, не завтра: мы с Констанцией идем на прием в «Метрополь».

Любарский. Как не так – она на завтра уже ангажирована.

Хилков. Она мне этого не сказала. Кем? Вами?

Любарский (выдыхая дымом и придавливая сигарету в пепельнице). Нет, не мной. Но теперь не до того. Имейте в виду, что вы свободно можете отказаться, но только теперь же.

Хилков. «Сегодня еще рано, завтра будет уже поздно».

Любарский. Это вы совершенно напрасно, ничего шуточного тут нет. Кстати, предупрежу шаблонное и недостойное ни вас, ни нас «а если я…». Вы не донесете ни в каком случае; впрочем, и доносить-то особенно нечего: ненаписанный сценарий по недописанной пьесе. Если откажетесь, не говорю, пожалеете, но – будете жалеть, что упустили. Вы нам нужны, повторяю, только как летописец; мы вам – как возможность стать единственным свидетелем историческаго – мы верим, переломного события.

Хилков. Не всякий перелом удачно срастается. Но я ведь уже сказал, что согласен. Пойду за Констанцией.

Любарский (смотрит на часы). Теперь без пяти десять. Встретимся в четверть одиннадцатого у входа.

Хилков идет наверх в зал, Любарский остается сидеть.

Сцена четвертая

Хилков поднялся на левый балкон бельэтажа и остановился сразу за бархатной завесой дверей. Констанции не было. Спектакль только что окончился, занавес съехался посредине; на подоле каждой половины еще покачивалась грубо-условная чайка. Публика теперь аплодировала стоя. Внизу, на близкой от него сцене, кланялись вразнобой два главных актера, оба отвратительно загримированные, строго и устало склабящиеся, в гриме похожие один на Ивана Ильина, другой на Мопассана. К ним, отпахнув занавес, подошли и стали с каждой стороны еще двое, Свердлов и что-то вроде Троцкого. Потом вышли Шадрин с чайником и Жигилев с маузером и тоже стали по обе стороны. Аплодисменты, немного было угасавшие, вспыхнули с новой силой. Из первого ряда вытащили на сцену Моргулиса: тут рук для восторгов недостало и затопотали. Наконец Моргулис жестом сеятеля указал на правую ложу, где обитал юбиляр; тогда через щель меж двух половин занавеса вышла по одному вся труппа и, выстроившись у рампы, стала хлопать ритмически, глядя на ложу, а публика подхватила и еще поддала. Там и сям раздавались выкрики. Хилков, прищурившись, смотрел. Лисовецкий встал и, прижав руку к груди, принялся неловко раскланиваться налево и направо. На нем был черный сюртук, аскот, из нагрудного кармана торчал двумя казбековыми белыми уголками показной платок; под сюртуком жилет. Он то и дело поправлял очки без оправы и покашливал. Моргулису подали микрофон. Хилков пошел вниз за своим пальто.

Сцена пятая