Полупрозрачный палимпсест

Она вздохнула, все так же глядя в сторону, и тихо пробормотала: «Любарский гнев, любарская любовь…» Потом взяла со столика Августина, рассеянно перелистала и положила назад. «Юлькагосыч был мой любимый учитель литературы. Мы ставили пьесы: „Свадьбу Кречинскаго“, „Пугачева“… Я играла Пугачева (декламирует низким голосом): „Как я устал, как режут сапоги, средь желтой ржи дорога ржет в пространство…“»

Хилкову вдруг показалось, что она сейчас расплачется. Но она только туманно улыбнулась воспоминанию и притихла. Потом достала из маленькой продолговатой сумки пачку «Астора» и зажигалку, вытянула длинную сигарету и закурила.

«Приемные родители назвали Нинель – это в восьмидесятые-то, вообразите! Я рано от них ушла, в седьмом классе. Спала на всех десяти московских вокзалах по очереди, снимала углы и сараи… Потом Юлькагосыч предложил жить у них с женой, она была тоже учительница, музыки. Кончилось это худо, конечно».

Она стала искать, куда бы сбросить пепел, и Хилков достал из кармана пиджака блокнот, снял с деревянных колесиков-скрепок полукартонную обложку с зубчатым краем и положил перед ней на Чандлера.

«Не загорится? – Она пощелкала сигарету указательным пальцем над листом. – Все меня до и после звали Ниной, конечно, и так и крестили, когда уж мне было двадцать пять. Но Констанцией иногда пользуюсь, меткое слово».

Хилкову захотелось спросить ее об одной вещи, и он про себя примерял так и сяк вопрос, но тут в передней раздался звонок.

Сцена десятая

Он вышел в коридор к дубовой двери с щелью для почты и отворил ее. Стоявший на пороге поздоровался и, потопав на коврике у дверей, вошел. Поставив палку в угол и сняв перчатку, он подал Хилкову руку, назвался Игорем Холодковским, и эта фамилия нелепо удостоверялась свежестью человека только что с мороза. Он сказал, что о Хилкове много слышал, аккуратно повесил пальто на вешалку и, взяв опять палку, прошел в кабинет. Нина поднялась навстречу, и он взял ее руку в свои обе, чуть дольше чем на миг заглянул ей в глаза и сел в другое кресло.

«Такси придет через полчаса», – сказал он и, отстегнув механический карандаш и достав клочок исписанной бумаги, положил его перед собой и начал что-то там марать. Он был немного похож на молодого Бунина, но породистей: те же усы с узким пробелом посредине, та же стриженая бородка, прекрасный нос с небольшой горбинкой под самым переносьем, тонкие брови дугой с изломом, слегка припухшие веки и чуть навыкате, небольшого разреза глаза, на висках выемки, плотные русые волосы, зачесанные влево на пробор и плавной линией наезжающие на ясный высокий лоб.

Хилков. Позвольте вас поздравить – я слышал, вы вчера женились.

Холодковский (подняв голову, без всякого выраженья). Благодарствуйте. Кто вам это сказал?

Нина. Нашему пленнику понравилась картина, и я сказала, что это свадебный подарок.

Холодковский (посмотрев на Нину). Нашему? (Повернувшись к Хилкову.) Вам она действительно нравится?

Хилков. Да, чудесная. Удивительно притягательное что-то в ней есть. Я долго ее разглядывал и едва не пошел за ними по той же дорожке.

Холодковский. Если пристально разглядывать вещь, она будет так же пристально разглядывать вас.

Хилков. Да, пожалуй, что так.

Холодковский. Если вам она так нравится, возьмите ее себе.

Хилков. То есть с какой же стати? Помилуйте. Я совершенно искренно сказал, мы ведь не черкесы, чтоб дарить хваленную гостем вещь.

Холодковский. Мы все тут гости, и я тоже совершенно искренно дарю вам ее. Ваша решимость нам помочь заслуживает гораздо большего, чем этот пустяк.

Хилков. Если и не Коровин, однако совсем не пустяк. И что же скажет ваша жена?

Нина. Я буду только рада – она мне совсем не нравится.

Хилков. Как? Это вы?!

Нина. Да, я. Вчера мы обвенчались.

Хилков. Вот оно что! Я понятия не имел, вы ведь ни словом тогда в театре… Да и теперь… Что же, от души поздравляю.

Нина. Спасибо.

Хилков. Поразительная новость однако! (Пауза.) Что ж, если вам и правда картина не нравится, я возьму, но только с тем, что взамен подарю вам что-нибудь, что вам пришлось бы по душе. У меня есть замечательная английская ваза, настоящий Данмор, хотите?

Холодковский. А что на это скажет ваша жена?

Нина тушит сигарету о блокнотную крышку на столике; Холодковский, чуть поморщившись, стряхивает окурок и пепел в корзину и машинально начинает чертить и штриховать на картоне.

Хилков (смеется). Только рада будет – она ей никогда не нравилась! Но вы ведь потом уедете за границу… Это и будет ваше свадебное путешествие?

Нина, криво прикусив губу, смотрит на Холодковскаго, тот рисует карандашом и неразборчиво бормочет что-то, что Хилков принял за «да, post mortem».

Хилков. Что, простите?