Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Я брел землей Москвы и Рима,
кляня свой горестный удел,
но ни один владыка мира
со мною знаться не хотел.
Я, нерешительный и слабый,
пропивший душу и талант,
шел гулкой звездною державой —
все мимо запертых палат.
Я сам не знал, чего я стою,
и сам не знал, чего хочу,
я спал в земле и над землею,
молясь случайному лучу.
Рыдал, как нищий, на одеждах
неся как пуговки грибы: —
Не откажите же в надеждах…
примите сирого в рабы.
Но, как когда-то в жизни дальней
ты нежно прятала свой взгляд,
последний дряхлый черт печальный,
зажмурясь, улетал в закат.
И не смотрел в глаза мне ангел,
и даже божья стрекоза…
И глядя в зеркало я плакал,
сам прятал от себя глаза…
За что, за что ж такие муки?
Я, чтоб уйти от жизни той,
беру огонь смертельный в руки —
он проливается водой.
Вчера мечтавший жить вовеки,
сверкая скрипкой и смычком,
я прыгаю в любые реки —
но вылетаю поплавком…
И нет мне смерти, нет покоя!
Я, оплешивев, почернев,
готов приять кривой душою
пусть самый страшный божий гнев.
Но нет и Бога во вселенной,
в которой я столбом стою…
Лишь дождик сыплется нетленный
в ладонь засохшую мою.
Иль это слезы человечьи,
твои, любовь моя?.. И вот
я слышу отголосок речи,
звездой рассекшей небосвод: —
Пойди к одной, единой Еве,
своею страстью услади,
пусть сына выносит во чреве —
сады для сына посади,
поставь жене одни ворота,
и разожги один очаг…
И вот тогда увидишь что-то
в неотвернувшихся очах.

13

Я проспал у Ани до обеда, вернее сказать — притворялся, что сплю. Хотя руку, подвернутую под живот, давно свело. Тошно мне было и жутковато. Похороны Володи, наверное, послезавтра? Надо бы срочно передать Лии сколько-нибудь денег… Может, «зеленых»? Для закупки хорошего места, на могилку и гроб куда надежней наших, российских. Но если ЭТИ узнают, что раздаю доллары… окончательно убедятся: тут что-то неладно. Да и Лия не сидит дома, а в больницу мне идти никак нельзя. Пока не придумал, как вывезти Наташу, нельзя. — Кофе будешь? — пропела из кухни Аня. — Ко-офе… — тоном выше. И терцией выше. — Ко-офе. Кстати, ты знаешь, я левша? Если я тебя зарежу, то левой рукой. А скрипачи бывают левши?

Слышал я — есть в Москве, кажется, в оркестре Минобороны, один такой музыкант… Но поскольку при игре левши смычок давит на скрипку иначе, нежели когда играешь правой рукой, скрипку приходится переделывать. Инструмент вскрывают, переставляют пружину, дужки… И само собой, зеркально переворачивают расположение струн… Но рассказывать обо всем этом Ане не было никакого желания, да она болтала уже о другом: — А вот мы спим… а вдруг бы к нам забрался вор и все денежки стибрил… А ты знаешь, как возникло слово «стибрить»? Колотюк говорит, наши моряки из Италии, с Тибра привозили что-нибудь… вино, тряпки… может, воровали на базаре… Но надо узнать, говорит, не пропадало ли что-нибудь в их городе Пизе?

Не люблю я такие шутки. Застонал — и выдал себя. Тут же подскочила, стукая по полу каблуками, как олениха, поцеловала. Пришлось подняться. Но и завтракая с Аней, я продолжал молчать, глядя мимо нее, в огонь ада. Или, если это вам покажется вычурно, — в глазок пистолета. — Да что с тобой? — громко изумилась Аня. — Стесняешься за ночь? Но если тебе чуть поменьше пить — вообще будешь с девочками гангстер. Ну, ладно… — И сделав умильное личико, вытянув губки, нарочито щебечущим, девичьим голоском. — Что вы больше любите, золотой, — фиалки или розы?