Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Вам сейчас отдадут эти деньги. — Он еще минуту помолчал. Я не шевелился. — Я родился в Березовке… на темной, избяной окраине… да вы, наверное, слышали. У моего бати не было законного отца… а мамаша его умерла от туберкулеза сразу, как родила… Вот, видно, и записали: Мамин. Но ведь и мой батя не долго жил… На войне ранили, пил шибко… все тырился против властей, частушки пел… нашли с пробитой головой в Енисее… Все в голос говорят: милиция. Как можно было любить эту власть? Братеник сгинул за проволокой… но мамочка успела воспитать меня верующим… я дал зарок: не мстить. Возвращать добром. — Он помедлил. — И я тут поддерживаю Президента, говорю: не надо раскола… Надо возрождать крепкие семьи… нравственность… духовность. Я в этом смысле очень уважаю серьезных музыкантов. Глинку. Моцарта. — Он глубоко вздохнул, даже с клекотом получилось. Видно, слезы душили. — Так что к вам особая просьба… как к человеку интеллигентному… Если что узнаете про мою половину… или где увидите… В любое отделение милиции… или мне лично. — Мамин протянул узкую визитную карточку. — Но если, Андрей Сабанов… — он отвернулся к окну. — Если обманываете… что-то знаете… или узнаете да скроете… — Он не стал больше ничего договаривать — только уронил серебряную длинную пульку пепла в пепельницу. И даже зевнул. Странный, страшный человек. — До свидания.

В голубом холле в креслах на колесиках возле низенького столика с напитками меня ожидали коллеги по цыганскому коллективу. Они поднялись, опираясь на кресла, которые тут же поехали.

— Ну, что?.. — спросила Аня, едва не упав. — Что происходит?

Я мотнул головой, хотел позвать ее с Колотюком к лифту, как один из парней в галстуке, стоявших в стороне с телефонной трубкой в руке, негромко окликнул: — Подождите.

Подождали еще с минуту. Из коридора вошел, блеснув стеклянными дверями, юноша в кожаной куртке, кожаных штанах, с плоским чемоданчиком. Оглядев нас всех, увидел человека с футляром из-под скрипки, шагнул ко мне, открыл кейс и протянул листок бумаги:

— Распишитесь… Авторучка есть?

Колотюк торопливо протянул мне авторучку с плавающей внутри девицей, и я, понимая, что, возможно, подписываю себе смертный приговор, поставил закорючку на гладкой бумаге.

Когда мы уже ехали по городу, Аня, которая тоже вдруг замолчала, и молчала долго, сказала самой себе со вздохом:

— Какие богатые люди есть на свете!.. Он вам заплатил за скрипку? — Почему-то вдруг перешла на «вы». — Сколько? Не считали?.. — Я вынул из кармана запечатанный серый конверт, она отмахнулась. — Сами, сами посмотрите. Какое благородство с его стороны. Возрождаются меценаты! Ты арракадиля телай бахтали чергай… — Опять она про мою счастливую звезду.

«А если эти деньги в крови?.. — стучало у меня в голове. — Отвалили, не моргнув глазом, двадцать пять тысяч долларов… — я видел цифру. — А тех парней, которые подозреваются, что это они украли скрипку, что с ними будет? Убьют их? Или прежде они меня убьют? А может, Мамин, подумав день-два, догадается: что-то не то с этим Сабановым. Начнут за мной следить, выйдут на сбежавшую Наташу. А может быть, уже следят? А деньги выдали, чтобы усыпить бдительность?»

Колотюк ехал рядом, крутя головой и дергая себя за ус. Может быть, он уже подозревает меня в розыгрыше. Он неглупый дядька. Если я обманываю Мамина, это опасно и для него, Колотюка. Но нет, не похоже… Просто мое столь близкое знакомство с Лыковым и радует его, и пугает.

Колотюк обнял меня за плечи:

— Ну, рома, повезло тебе… За эти деньги можно Страдивари купить, нет?

— А хочешь — пропьем?! — опасно пошутил я. — Слабо? Улетим в Сочи и — месяц в загуле?..

— Ну, ну, — прижалась ко мне Аня. — На водку мы и так заработаем, верно, шеф?

Вечером мы играли в «Яре» — гуляла азербайджанская братва с рынка, усатые мужички заунывные песни, ели виноград и танцевали с белокурыми русскими девицами. Я играл «Мурку» на гитаре и нарочно много пил. Домой я идти боялся. В больницу к Нине не хотел. Оставалась одна покуда дорога — к черноокой Ане домой…

Но постой… сегодня же должны были оперировать Володю Орлова?

Из комнаты метрдотеля я дозвонился в больницу, в корпус хирургии — и сквозь шум и грохот родного ансамбля услышал:

— Не вышел из наркоза… умер.

Я даже не навестил его! Через час, как последняя скотина — впрочем, она хоть шерстью покрыта, а я голый, — валялся на белых простынях с хохочущей и поющей во все горло Аней… мне бы плакать, да не был сил… А Володька лежал сейчас одиноко в каком-нибудь холодильнике — ибо уже ночь, и работникам морга также нужно отдыхать.

12