Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Марданов был известен тем, что когда-то завалил кандидатскую Гриши Бузукина, кстати сказать, своего ученика. Накануне защиты Марданов позвонил в Новосибирск, в Сибирское отделение Академии наук, и с ужасом узнал, что не прошел в членкоры… А он так надеялся… Кандидатскую Бузукина рецензенты и члены Ученого совета, да и сам Марданов, по предварительной прикидке думали сразу зачесть как докторскую. Она стоила этого… Но из-за провала на выборах в АН СССР зачем Марданову, доктору наук, в лаборатории еще один доктор? И Вадим Владимирович перед самой защитой подготовил нескольких своих мерзавцев с глупейшими вопросами, на которые нет ответа, а в конце и сам еще слезу пустил, сказав, что виноват, поторопил любимого ученика. И Гришу Бузукина прокатили…

Разумеется, очень скоро Марданов понял, какую непоправимую ошибку совершил, да и Бузукина через несколько лет не стало на свете, он превратился в легенду, и отныне с Мардановым мало кто приятельствовал. И Вадим Владимирович избрал для себя стезю яростного патриота. Он по поводу и без повода поносил Запад, уверяя, что уезжают туда только мерзавцы… И то, что он вдруг явился к Левушкину-Александрову, с которым отнюдь не был на короткой ноге, говорило об одном: он ищет союзника для какого-то шумного мероприятия.

Когда дверь за Нехаевым закрылась, Марданов оглянулся и спросил:

— А этот парень наш? Не сионист? — И, сев на табуретку, объявил: — Я на минуту, Александрыч. Знаешь, тут новый Чичиков объявился… Но если тот мертвые души скупал, то этот — живые. На зеленые тридцать сребреников хочет самых путных наших ребят смутить…

Алексей Александрович слушал его и понимал, что тревога Марданова в принципе ему понятна. Очень жаль, если наиболее перспективные ребята смоются из ненастной Сибири в Штаты. Они ведь не вернутся. Вот китайцы уезжают и возвращаются домой с деньгами, с опытом. А из наших еще никто не вернулся.

— Как думаешь, может быть, устроим обструкцию? Ходит, как Рокфеллер, ко всем заглядывает…

— Я за-зайду? — от двери спросил Нехаев. — Льет, будто из б-бочки.

— Конечно, конечно, — кивнул завлаб. — Извините.

— Я пока о-отряхивался, услышал… Вы про Бе-белендеева? — спросил Нехаев и добавил: — Он уже на фи-физмате в университете по-обывал, ему устроили овацию…

— Вот! А надо бы обструкцию, проклятье! — Марданов стукнул кулаком по колену. Нахмурив брови, помрачнев лицом, он сейчас выглядел, как государственный муж, обремененный высшими заботами нации.

— Походит — уедет, — холодно отозвался Левушкин-Александров. — У каждого своя голова.

— Голова-то голова, да ведь и закружиться может. Вот помните, с вами вместе заканчивал Олег Худяков? — Алексей Александрович кивнул. — Он сейчас в Оксфорде. И еще трое наших в Канаде, а одна студентка в Бразилии. На хрен ей Бразилия? Кофе жевать? Нет, гибнет, гибнет Россия, Алексей Александрович, я лично — хоть какие мне деньги предложи — тут останусь. И тут помру. Да, я, может быть, грешен, но пускай именно здесь мои стариковские кости найдут успокоение…

Насчет стариковских костей он, понятно, преувеличивал: в свои шестьдесят выглядел на пятьдесят, внешне гладкий, но жилистый, как шкаф из карельской березы.

— Все, все смотрят туда… на Запад… У вас нет валерьянки или водки? Сердце болит.

— Спирт есть, Вадим Владимирович, — отозвался Нехаев.

— Нет, это крепко… хотя… для сибиряков… Не желаете тоже, Александрович? День уж больно угрюмый.

— А, давайте! — вдруг согласился Левушкин-Александров и протянул деньги Нехаеву. — Пожалуйста, не в службу, а в дружбу… Принесите из буфета пирожков, что ли.

И, о позор! Он пил с Мардановым… И когда явился домой в полночь на слегка заплетающихся ногах, Бронислава к его удивлению не стала ругаться, а только радостно поцеловала. Оказывается, Марданов сообразил позвонить ей и успокоить, что Алексей был с ним: «Мы, как мужики-сибиряки, приняли на грудь по стопарю».

— А завтра мы с тобой примем на грудь, — прошептала Броня. — У меня именины.

Именины так именины. Правда, в прежние годы она никаких именин не отмечала. Но в субботу почему не отметить?

16

С утра Броня сбегала на базар, купила мяса, красной рыбы, села к телефону, пригласила в гости свою подружку по работе в госархиве Эльзу и при Алексее же, невинно сияя глазками, запавшими за румяные яблоки щек, позвонила его сестре Светлане — тоже позвала.

Мать постояла, сгорбясь, в двери своей спаленки, тихо удивилась:

— Почему говоришь, у тебя именины? Нет в православных святцах такого имени — Бронислава…

— Как это нет? — грубо оборвала ее Броня. И более мягко: — Как это нет? Ну, может, в православных нет, а у поляков есть… Они тоже славяне! Мама знала, какое имя давать, дед у нас был шляхтич.

— Может быть, — тут же уступила старушка.

— Ей-богу. Я даже помню… великомученица… как раз сегодня.

— Может быть, может быть, — кивала мать. — Конечно, если канонизировали…