Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Вечер в кругу семьи катился спокойно. Алексей всласть выпил вина, женщины трепались, сын Митя сидел в соседней комнате, уставясь в экран телевизора, играл в бесконечные погони и взрывы. Мать в конце стола словно бы дремала, сгорбившись, но всех иногда настораживала ее неизменная полуулыбка, притягивала внимание и заставляла время от времени обращаться к ней за согласием.

— Ведь правда, Ангелина Прокопьевна, раньше порядка было больше?

— Ведь правда, мамочка, — это Броня, — химии в колбасах было меньше?

Светлана почти не участвовала в застольном разговоре, говорили наперебой именинница и ее подруга Эльза. И лишь когда Эльза спросила, как на работе у Светланы, правда ли, что «Сибэнерго» образовало свой банк, не обманут ли ее начальники народ, не свалят ли за границу, ограбив всех, Светлана резко ответила:

— У нас другие люди! — И выразительно посмотрела в окно. Она ненавидела Брониславу и всех ее подруг и жалела Алексея…

— Да, да, — вдруг согласилась Бронислава и, потянувшись, миролюбиво обняла Светлану. — Давайте еще выпьем. — И неожиданно повернулась к старухе, ее будто прорвало: — Вот ты, мама, молишься… А знаешь, что там все туфта на постном масле? Христа, например, распяли вовсе не две тысячи лет назад, а в тысяча девяностом пятом году. Фоменко доказал. Понимаешь?..

Мать, насупившись, молчала.

Не дождавшись от нее никакого ответа, Бронислава вскочила и, прихватив бутылку вина, потащила за руку Светлану на балкон. Они там ворковали довольно мирно несколько минут, Алексей Александрович было успокоился, но вскоре до него стали доноситься резкие голоса. Мать, опустив голову на грудь, кажется, дремала. Алексей поднялся и включил музыку.

— Потанцуем? — обрадовалась Эльза.

— Она зажилась! Она не собирается помирать! — вдруг заорала Броня. Мне начхать, что ты обо мне думаешь! Хочешь — забирай опять на хрен… Мажусь или одеваюсь — уставится и молчит, молчит…

Алексей закашлялся, чтобы заглушить слова жены, помог матери, вялой и безучастной, встать и увел ее в спальню.

— Спасибо, сынок… — еле слышно прошептала старуха. — Я лягу.

Неужели все слышала? Когда Алексей, закрыв плотнее за собой дверь, вернулся в большую комнату, с балкона неслись слова одно страшнее другого:

— А меня презирает! Не идет на контакт! Подумаешь, партийная фифа! Я для нее бревно! А это она для меня — гнилое бревно с глазами!

— Как смеешь? — пищала Светлана. — Ты микроцефал!

— Смею! У меня сын! Ему надо расти!.. А она со своими иконами, со своим Лениным!.. Если ты не хочешь, чего ж твоя старшая дочь не заберет? Хорошо ей там, в Америке, в долларах жопой сидит…

Алексей Александрович постоял, бледный, под насмешливым взглядом Эльзы и, наконец, прохрипев:

— Нехорошо, Бронислава! Пошли вы все вон! — схватил куртку и выскочил из дому.

Он долго бродил по улицам, кажется, плакал, вернулся заполночь — сынок сидел перед экраном компьютера, Эльза и Светлана уже ушли, стол остался не убран. Бронислава в белых трусах, широко раскинув колени, пьяная, перед старинным маминым трельяжем разбирала огромную свою сверкающую прическу.

— Ты чего, где ты был? — невинным голосом пропела она.

У Алексея Александровича затряслись губы.

— Как… как ты можешь так о маме моей? Ты!

— Ну прости… ну погорячилась… — Поднялась и даже хотела его поцеловать открытым ртом. — Ну чего ты? Пусть у Светки поживет. Хоть неделю, блин… Чтоб мы соскучились. Я ее сама на руках на этаж подниму, лифт опять энергетики собираются отключать, Светка сказала.

— У нее там негде, — сквозь зубы выдавил Алексей Александрович.

— Как же негде? Двухкомнатная.

— А у нас трех!

— Но у нас мужчина подрастает. А она одна.

— У нее Вероника с дитем!

— Вероника с дитем? А что же у своего мужа-узбека не живет? Коттедж строят? Сколько он его будет строить? Он его будет строить всегда. А они будут жить у твоей сестры. И еще его туда пропишут…

Спорить с Брониславой — все равно что на ветру от спички прикуривать. В глаз искру вобьешь, а сигарету не зажжешь. К черту!

Алексей Александрович судорожно погладил сына по голове и пошел спать. Когда жена легла рядом, отвернулся. Но она не была бы победоносной Брониславой, если бы не возбудила его, все еще хмельного, на ночные дела, пусть и короткие… А где любовь, там и согласие…

«Как-нибудь само все образуется…» — подумал он, засыпая. Он никогда не любил свар… А возможно, просто-напросто трусом вырос, трусом, думая, что вырос брезгливым…

А еще одна идея Левушкина-Александрова состояла в том, что когда-нибудь на Земле люди, птицы, звери и рыбы начнут понимать друг друга. Уже сейчас сорока запоминает более тридцати слов, собака — десятка полтора. Лошади и свиньи умнее, чем мы про них думаем. А дельфины — и вовсе загадка с их скрипучим языком… И уже сейчас можно было бы попытаться составить будущий язык для Большого общения, учитывающий строение гортани птиц и зверей…

Утром проснулся от хохота. Жена визжит, сын Митя звонко хохочет, словно песик лает, — у них с Броней похожий смех, волнообразный.

— Что? — протирая глаза, спросил Алексей Александрович.