Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Мне хватает, — уже слегка раздражаясь, пробормотал Алексей.

— Да, ты завлаб, профессор… Так сколько?

— Ну, полторы.

— Полторы тысячи… рублей? Пятьдесят баксов?! Милый, ты на меня не злись, я не стоматолог со сверлом… Ты так долго не протянешь! Тебе еще сорока нет, а бледный, весь как струна… Тебе надо отоспаться, отъесться… Я тебе там все условия создам! И не только тебе. Многие согласились ехать… В конце концов наука не знает границ. Мы там будем стенкой. Сибирская стенка… Все ахнут! Твоя фамилия, моя фамилия… Я согласен на вторые роли… — Белендеев замурлыкал.

«Что?! Он предлагает вечное соавторство?! А чего ты ожидал? Но что он понимает в биологии, физик? А ты сам что понимал в ней десять лет назад? Дело не в этом… Откровенен, как на базаре».

Белендеев с улыбкой смотрел на молодого профессора. И, как бы забыв уже о деловой основе своего предложения, восторженно замахал руками в перстнях:

— Ах, жаль, нету на свете Гришки! Мы бы там устроили новый Кавендиш! Не согласен? — Алексей Александрович медленно качал головой. — Почему?! Ведь Капицу даже при Сталине не упрекали, что продал Родину. А Бузукин многих бы затмил! Разве нет?

— Да… Он — да. Я уважал его… но… как бы это выразить…

— А я его любил! — прервал Мишка-Солнце Алексея Александровича, поняв главное: тот на его условия не согласен. Ничего, еще созреет. — О, социализьм и коммунизьм, сиськи-масиськи… Ты, может, и не помнишь, как Брежнев выговаривал «систематически»? — Белендеев закатился в визгливом бисерном смехе, как женщина, поправил очки и вдруг привстал, глядя в сторону выхода: — Ба! Ба-ба! Белла!

Действительно, виляя бедрами между столами, возвращалась к ним она, бывшая университетская богиня, потускневшая за десять с лишним лет, как потускнела серебряная школьная медаль Алексея Александровича — недавно попалась на глаза: черная, словно ногами топтали.

Конечно, так и есть: Мишка и Белла договариваются каждый вечер — она уходит и возвращается. Но Алексей Александрович согласия не дал. Хотя впрямую и не сказал: нет.

Может быть, поэтому Мишка-Солнце смотрел теперь только на Беллу, очарованно сияя. И с Левушкиным-Александровым простился небрежно:

— Ну, гуд бай, старик! Оревуар!..

18

Жизнь как маятник — только Левушкин-Александров отказал Белендееву, как вдруг из Москвы пришел факс: «Приглашаетесь в Комитет по науке при Госдуме для доработки закона о ввозе отработанных радиоактивных материалов на территорию Российской Федерации. Транспортные расходы и гостиницу Комитет берет на себя. С уважением, Богомолов».

Кто такой Богомолов? Черт его знает! Но почему бы не съездить? Сейчас билет до Москвы стоит больше пяти тысяч рублей. Когда он еще там побывает…

Бронислава гордо задышала, как гармонь:

— Я горжусь тобой. — И поцеловала при маме.

И мать едва ли не тем же слогом:

— С Богом, сыночек.

И остались они у порога плечом к плечу, две женщины, как истинно родные. Может быть, уж не станет больше жена обижать старую…

Москва поразила Алексея Александровича новыми, сказочной красоты корпусами из металла и черного стекла, из зеленого и алого камня, бесчисленным количеством иностранных вывесок и рекламных щитов. Но Москва и оскорбила телефонными звонками всю ночь с более чем настойчивыми предложениями «девочек».

Однако еще более его задело, даже привело в бешенство само заседание в Комитете Госдумы на Охотном ряду: никто здесь его мнением не интересовался. Говорили два лысых словоохотливых москвича, похожих, как Добчинский и Бобчинский из Гоголя, которые друг друга перебивали, любезно поправляли, и еще выступала некая мужеподобная дама, излагавшая тягучим голосом детские истины, что народ достоин лучшей жизни, то есть без радиации. Когда Алексей Александрович, побледнев от бессилия, все же попытался вклиниться в их разговор, заместитель председателя или кто он там, косоглазый бородач, шепнул:

— После перерыва… вам первому слово.

Но после перерыва вдруг выяснилось, что заседания более не будет, оно переносится на неделю в связи с тем, что в Думу приехал представитель Президента и сейчас будет встреча с ним, однако эта встреча закрытая. Впрочем, если уважаемый Левушкин-Александров желает, то может остаться на неделю, а если у него сложности со временем, то он может в письменном виде передать свои соображения в Комитет Госдумы, где они буду самым тщательным образом изучены.

Алексей Александрович молча повернулся и пошел прочь. Затем, злясь на себя, вернулся, узнал, где бухгалтерия, получил деньги и поехал в Домодедово, чтобы улететь ближайшим рейсом домой, в Сибирь.

И вот тут-то судьба, словно сжалившись над измученным человеком, подарила ему встречу в самолете…

Этот грузный, грудастый господин в желтом кожаном пиджаке и желтых кожаных брюках случайно оказался рядом, в соседнем кресле. Левушкин-Александров и Севастьянов (такая была фамилия у нового знакомого) выпили красного вина и слово за слово разговорились. И что-то Алексея Александровича потянуло пооткровенничать о своих изысканиях… У Севастьянова губы бантиком, как у ребенка, словно он всему удивляется, это и подкупило.