Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Он прежде всего позвонил старому знакомому, которого лет семь не видел, но который, прощаясь с Поперекой, обещал ему по первой же просьбе любую помощь. Старый знакомый был обязан ему всем своим состоянием, но, увы, ныне оказался недосягаем. Секретарша отвечала, что он «на выезде». Номер сотового отказалась дать. Потом трубку сняла другая секретарша, буркнула, что он улетел в Москву. А вечером мужской голос сообщил, что Выев только что вернулся из Сингапура и поехал в баню.

— А что передать?

Назвав свою фамилию и более ничего не добавив, Петр Платонович бросил трубку.

Однако, ни через час, ни через два господин Выев не откликнулся. Зато неожиданно, к ночи, в больницу пришел Вася Братушкин. Хоть и просил Поперека сотрудников не беспокоиться — он у жены под боком, дело интимное, мешать не надо — приход Василия Матвеевича был все же приятен. Попереке нравился этот прокуренный увалень в пятьдесят лет, со своеобразным юмором (под деревенского дурачка), несомненно талантливый человек, хотя и местной, красносибирской выплавки. Разумеется, тень соперничества все эти годы совместной работы не могла не витать над ними, но что же в этом худого? Разве что никогда они особо не откровенничали один на один. И друг у друга в гостях бывали только в связи с круглыми датами, делящимися на пять.

И в этом смысле визит Василия Матвеевича несколько удивил Попереку. Особенно первая его фраза, когда Братушкин постоял-постоял посреди палаты и как бы только что узрел коллегу, лежащего на больничной койке под капельницей:

— Ты что, так серьезно? — Странно спросил. — Вот гады.

Сел рядом и долго молчал. Лицо у его темное — такое бывает у шоферов в гараже, от мазута и сажи, вены вздулись на висках. Да и в самом деле, человек с работы. Он в свитере, в черных мятых штанах, в тапочках (переобулся на пороге).

— Но ты сам… ничего? — спросил Поперека. — Купаешься?

Братушкин — морж, плавает даже зимой в реке, незамерзающей из-за плотины ГЭС. Несколько раз и вся лаборатория присоединялась к нему, но после того, как Рабин схватил воспаление легких, коллеги больше не рисковали. Поперека, впрочем, никогда ничем не болел — ему некогда. Только вот нынче ни с того, ни с сего. А вернее, набралось — и того, и сего…

Василий Матвеевич угрюмо уставился в угол, но, когда он вдруг тяжело вздохнул, перевел дыхание, Петр Платонович уловил: водкой пахнет, человек выпил, перед тем как прийти в больницу. И это почему-то Попереку тоже тронуло. Может быть, Братушкина мучит то, что вот они, ближайшие сотрудники, не защитили своего завлаба…

Да нет, Братушкин забубнил о другом, играя яблоками желваков:

— Жизнь впустую катит. С-суки, все разворовали. Если бы мне сейчас сорок, Петя, я бы фирму организовал… что-нибудь тонкое ремонтировал… Жил бы нос в табаке. А в те годы, сам помнишь… куда энергию девать. Только на баб. А сейчас… и поговорить не с кем. Правда же, Петя, ты высоко летаешь… — Поперека замычал было в ответ, пытаясь возразить, что неправда, что он здесь, со всеми, просто гонит-торопит время метлой. — А Митька с крыши прыгнул, помнишь? Остоепенило. Мы были как братья.

В прошлом году талантливейший Дмитрий Осипов покончил с собой, среди зимы, в лунную ночь, полетел в небо. Никто так и не понял причин… жена оказалась в отъезде, в доме отдыха «Загорье»… Правда, детей у них не было…

— Абр-рам на западе, или как сказать?.. на юге, живет возле Хеврона, спит с автоматом. На хер ему эта родина? А мне моя?.. А?..

Поперека, приподнявшись на локоть, пораженно слушал — большего патриота, даже ура-патриота, чем Братушкина, среди знакомых здесь ученых и технарей не было. Может быть, его томит обида, что так и не защитил кандидатскую диссертацию? Конечно, он не очень глубоко знает атомную физику, да и в «элементарной» высшей математике путается, но, точно, как пес у таможенников, чувствует, где лежит наркотик, так этот курносый мгновенно определяет в любом, даже малознакомом приборе, где что пробито, как наладить. Мистика!

В молодости, в степях Забайкалья, он служил в армии танкистом. Перед дембелем ему предложили поехать в Афган, пообещали большие деньги, но Вася не согласился. Перед самым уходом на гражданку накуролесил, попал в анекдоты и в газеты — на танке из Борзи пьяный среди ночи покатил в Читу к любимой женщине. Подняли по тревоге едва ли не весь корпус, перехватили, съехавшего в овраг, — недолет, перелет, пауза… Мог угодить в тюрьму, но психиатры сказали, что находился в состоянии аффекта из-за слухов о неверности подруги. А тут еще непонятно каким образом об этой истории узнали и заворковали радиостанции врага. Оказывается, в амурном деле был замешан командир одной части, имевший квартиру как в Чите, так и в Борзе, а поскольку подруга Братушкина снимала комнату в общежитии, то командир молодую тоскующую дурочку легко совратил. В итоге полковника перевели в Баку, а Васю амнистировали.

— А ты-то сюда зачем? Тут болото… — продолжал бормотать Братушкин, глядя мертвым лицом во тьму. — Ты птица важная… летел бы подальше… и уж точно не воспринимал бы всерьез эту фуетень в интернете…