Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

А Братушкин вдруг завопил, уже брызгая слюной, с ненавистью сверкая сизыми глазищами:

— Да, да, это я тебе вместо Жорика ответил! Я!.. Я это всё умею, а ты — фуиньки! Губы развесил, поверил, ага? Выскочка, самозванец, хера ли ты можешь? Без меня бы твоя лаборатория сто лет в говне задом сидела!..

— Василий Матвеевич, — шепотом пытался одернуть Братушкина седой старик. — Ну, зачем на своем-то дне рождения?

— Какой день рождения? День поминок! Я всё умел, а эти демократы разорили мою Россию!.. Слышишь, ты?!

Поперека молчал, лицо его презрительно искривилось. Вот, значит, как! Рука судорожно воткнула вилку в огурец, потом в хлеб. Но Петр Платонович сильный, он, поймав взгляд Братушкина, кивнул.

— Помнишь? Небось не забыл?.. — Василий Матвеевич подскочил вплотную к Попереке. — Как я с генералами в Москве общался? Я ногой их двери открывал! Я их как тряпки на член мотал! А ты только потом разевал пасть!

В самом деле, когда прилетали в Москву с выполненным военным заказом, сибирская делегация и минуты не торчала в приемной Министерства обороны — Братушкина тут любили и побаивались. В пиджаке и тельняшке, как рыбак с моря, в грузных ботинках с железными набойками, он входил, рыча девицам-секретаршам:

— Соскучились по сибирякам, красоточки?

Из-за вас, красоточки,
Из-за вас, любезные,
Попал я за решеточки,
Решеточки железные…

Где генерал-полковник, с носом как половник? Где генерал-майор, бестолковый ухажер? — И т. д.

Конечно, трудно забыть времена, когда талантливые инженеры были в чести, когда военный начальник мог распустить совещание, разогнать полковников, чтобы мигом принять рабочую группу из Сибири. Ведь и то верно: над заказами, над которыми трудились Поперека и Братушкин, в Москве работало ученого народа раз в сто больше! Сравнить хотя бы КБ Лавочкина и КБ Решетнева! При всем том, что Решетнев начинал на голом месте, в тайге. Зато его спутники лучшие на свете, по десятку лет летали…

А группа Попереки занималась тогда просвечиванием воды («поиском вражеских подводных лодок») и весьма преуспела в создании прибора. Петр Платонович помнит, как начальство потчевало сибиряков коньяком и чаем с иностранными конфетами, как сидели они среди генералов за прозрачными, из стекла, столиками, на прозрачных, тоже, видимо, из некоего стекла стульях (чтобы ничего нельзя бы спрятать, подложить — магнитофончик, микрофон). И главный генерал, поддакивая Василию, тоже цитировал по окончании беседы какую-нибудь фривольную частушку. Он даже их, говорили, записывает.

Кстати, и академик Евдокимов в Новосибирске собирал частушки, даже переплетал в виде книжечек. Но с той поры, как в стране победила свобода слова и частушки стали издавать вполне легально, толстыми томиками, стало неинтересно их собирать. Как и анекдоты.

Наверное, из-за этого также злобится Братушкин на новые времена — уж он-то докладывал анекдоты лучше всех в лаборатории — с мрачным скучающим лицом.

— А ты, сука, самовыдвиженец!.. «Я, я, я»!.. При любой ситуации…

Этому человеку надо все-таки ответить. Сдерживаясь, с усмешкой Поперека спросил:

— А что, всю жизнь сидеть, как баба в сельском клубе на скамейке, ждать, пока кто-то на танец потянет?

Все вокруг ожидали, конечно, что он вспылит, — характер Петра Платоновича известен. Но будет лучше, если вот так, спокойно, как с больным.

— Да! Да! — не унимался Братушкин. — Если ты р-русский, да! А ты — шурупом во все дырки! Звону много, а денег нет.

— Сейчас — да… но идеи-то были мои? — очень тихо отвечал Петр Платонович беснующемуся Василию Матвеевичу. — Идеи-то были мои или нет?

— Фуй ли идеи?! — чуть остывая, но все же с серыми губами, сжав кулаки, рычал именинник. — Идеи — сопли… ты их в жизни претвори! Я — вот этими руками…

— Красиво говоришь, начальник, — еще тише возразил Поперека, стоя над столом, бледный, но с неистребимой кривой усмешкой. — Это в Италии, во времена Россини, певцам платили в десять раз больше, чем композитору. Считалось: хер ли музыку сочинить, а вот ты спой!

— Пошел твой Россини в манду! Я Глинку люблю, все русское!

— А я все хорошее!

— Конечно, как за границу — так ты! А я валенок, да?

— Опять двадцать пять! Ты был засекречен, засекречен! А я предлагал идеи… идеи не секретны… но под эти идеи нам давали заказы. Давали или нет?!

Не объяснять же человеку, который всё это прекрасно знает, что приглашали авторов идей, а не тех, кто делал приборы. У инженеров была вторая, а то и первая степень допуска к закрытым материалам, с них брали подписку о неразглашении…

И тут в разговор, сопя, влез, как медведь, Антон:

— Василий Матвеевич… побойтесь бога… он за эти годы основал семь лабораторий: в университете, в Институте Физики, в КаБе «Геофизика», где и вы работали, где хорошо платили…