Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— У меня на днях была ваша жена. Замечательная, между прочим, женщина.

— Знаю. Что замечательная.

— Плачет.

— Я тоже. Иногда, — отвечал Алексей Александрович, внутренне зверея: вот уж не ожидал от Брони, что пойдет по начальству. С ее-то гонором. — Ну есть некие трения. Но из трения рождается огонь, Иван Иосифович? — Фраза получилась пошлая, но не обсуждать же с ним всерьез то, что происходит дома.

Впрочем, директор обрадовался шутке — шепотом посмеялся, кивая лысой головой, показал большой палец. И снова озабоченно засверкал очками, оглядывая завлаба, как будто давно его не видел.

— Но вы же не собираетесь рушить ячейку? Я к чему? С нынешнего года страны известной вам шенгенской группы ужесточают въезд… Не очень, например, жалуют холостяков… А я собирался командировать вас в Италию, во Флоренсию. Там биологи Европы поговорят о спасении рек.

Он что, решил пошантажировать? Или это Бронислава пригрозила, что напишет письмо куда-нибудь? Но даже если напишет, кого это нынче встревожит? Не в посольство же Италии она будет писать?

— Нет, нет! — Директор улыбнулся неправдоподобно белыми зубами, которые привез из Америки минувшим летом. — Это касается лишь отношения в нашем кругу. Желающих много, появляются аргументы. Некто может сказать: он пьет, не запьет ли там… Не хотелось бы из-за сущей мелочи ослаблять делегасию. Между нами, тет-а-тет… Дело даже не в экологии. — Для вящей важности он глянул на дверь, обернулся к окну. — Есть большой шанс участвовать в проекте французов «Марсианская миссия». Это очень хорошо, что вы подключили лабораторию к проблемам БИОС. Как вы знаете, французы практически не участвуют в МКС. Так получилось. И вот, в порядке компенсасии, так сказать, в обход, они хотят совершить прорыв… И наши опыты по замкнутой системе жизнеобеспечения тут в самую жилу. Понимаете?

— Кто еще с нами? — спросил Алексей Александрович, чтобы прикинуть, не оберут ли сибирский институт умные москвичи.

— Имбэпэ. — Имелся в виду знаменитый Институт медико-биологических проблем. — Проконтролируем. Единственное там запрещено — опыты с генной модификасией. И с радионуклидами тоже. Но нам не особенно надо, так?

«Он тоже поедет, — размышлял Левушкин-Александров. — И я буду пристегнут к нему, как паж. Тоже ведет себя, как Белендеев. Но суть не в этом: для себя новой идеи пока не вижу».

— Хорошо, подумаю со своими, — ответил Алексей Александрович, поднимаясь.

В данную минуту для начальства его ответ означал только одно: Алексей Александрович мало ценит подарок начальства — командировку за рубеж. И все, что происходит в его семье, — его личное дело.

Старик скорчил соболезнующую улыбку кикиморы и проводил его до дверей. Сам он был женат в третий раз, как-то мелькала тут его избранница чернявая пигалица с огненными глазами.

Вернувшись в лабораторию, Алексей Александрович просидел несколько минут, уткнувшись в компьютер, — не работалось.

Стараясь не встретиться взглядом с Шурой, оделся и пошел прочь, в снежный буран. Нет, он Шуре ничего не обещал, да она и сама несколько раз предупредила его:

— Вы не думайте, я все понимаю. У вас большая жизнь… Я так, рядом… буду рада просто видеть.

Старательно жмуря больной глаз, Алексей Александрович зашел в ту же «стекляшку», где его все еще красное око вызвало сочувственные взгляды. Уборщица тщательно вытерла перед ним столик, он выпил полстакана водки, постоял на улице, подставляя лицо снежному вихрю, и явился домой. Брониславы еще не было. Мать кивком позвала его к себе в спаленку и, прикрыв дверь, тихо рассказала, что Бронислава просила прощения у нее за «отдельные моменты грубости» и советовалась.

— О чем?

Мать смутилась.

— Ну спросила, во-первых: если зайдет в церковь, не прогонят ли ее в белой шубе? И шапку снимать? А во-вторых: как раньше воздействовали на мужчин, которые роняли достоинство главы семьи? Я ответила, как и должна была ответить: обсуждали гласно. И такое обсуждение помогало. Я сказала: мужчина может ошибаться, мужчины, они, как дети, и надо это понимать. Сынок, семью рушить нельзя.

«Это ты мне говоришь?!» — захотелось крикнуть Алексею. Но вместо этого он тихо спросил:

— Ты так сказала?

— Конечно. — Мать строго смотрела на него, и он подумал, жалея ее и любя, что много бы отдал, чтобы узнать, что на самом деле она думает о происходящем в семье.

Но мать была многоопытна, почувствовала, что ее слов недостаточно, и добавила весьма наставительно:

— Что касается Брониславы Ивановны, сын, она очень хороший работник и человек хороший. Я тебе уже говорила, я наводила справки — ее в системе госархива хвалят, чуткий товарищ…

«Опять! Господи! Защищает эту мегеру. Она ее боится! Вот в чем дело. Она сдалась. Теперь, когда они объединились, надо бежать. Ни в какую Италию я, конечно, не поеду, а вот поглубже зароюсь… Но куда? Если только в новую свою лабораторию!»

7

К декабрю основной корпус и сама «Труба очищения» уже были готовы, свет и тепло подведены. Но если уж судьба торопит во тьму будущего, то во всю прыть.