Полустанок

Сделав несколько шагов в нужном направлении, я остановилась. Вид веранды дома, мимо которой нужно было пройти, чем-то меня привлёк. Поначалу дверь была немного приоткрыта, но при моём приближении её быстро притворили изнутри. Что-то знакомое промелькнуло в просвете меж стеной и полотном двери, и тут же раздался звук смещаемой задвижки. Я точно заметила там, за дверью, что-то знакомое, и не могла списать это на своё крайнее возбуждение. Поэтому остановилась и направилась к веранде.

– Дверь откройте! Я знаю, вы там!

Ответа я не ждала и лишь предупредила:

– Считаю до трёх. Если не откроете, вырву дверь с корнем.

И тут за спиной раздался женский голос:

– Они опять что-то натворили?

– Кто?

– Сыновья. Отца у них нет. Я уж не знаю, что мне с ними делать. И в детской комнате милиции на учёте стоят. И песочат их, и приводы в милицию. Да что толку. Меня не слушают…

– Погодите. Пусть откроют дверь!

– Так она ж открыта.

Выяснилось,что, пока женщина изливала душу, дверь снова оказалась незапертой. Мы зашли на веранду, и я увидела на полу в углу все четыре ёмкости для сбора осадков, украденные из лаборатории.

– Это моё,– указала я в угол.– С Каверинского. Со станции свинтили.

– Да? Они ночью принесли.

– И вы не спросили, откуда?!

– Так они не скажут. Ночевать пришли – и слава Богу!

– Позовите их.

Когда на веранду вышли два парня, я сделала шаг навстречу и с плохо скрываемой ненавистью спросила:

– Где мой сын?

Женщина за моей спиной ойкнула и сползла по стенке на пол.

Я кинулась к ней и, обращаясь к пацанам, потребовала:

– Принесите воды, быстро!

Но те не сдвинулись с места.

Тут же, на веранде, стояло несколько банок с молоком. Пришлось воспользоваться одной из них. Побрызгала женщине на лицо и попыталась напоить её. Та открыла глаза и спросила:

– Заявление в милицию писать будете?

– Пусть скажут, где мой сын.

– В голубятне, – подали голос пацаны.

– Пошли,– приказала я тоном, не сулящим ничего хорошего.

Когда отворили дверь голубятни, я увидела, что мой милый ребёнок жив и здоров. И даже не заплакан. Виновато взглянув в мои измученные его поисками глаза, сказал:

– Знаешь, я руля пожалел. Те детальки кидал на дорогу, чтобы ты меня нашла. Как Гензель и Гретель. А руль пожалел. Он маленький, ты б его всё равно не рассмотрела на дороге.

– Рассмотрела бы, поверь!

Гремя вёдрами и кастрюлями, мы возвращались к себе домой. На наш Каверинский кордон. По дороге сын рассказал о том, что ночью, когда выходил во двор «подышать свежим воздухом», видел, как пацаны крадут лабораторное имущество. Он окликнул ребят и потребовал вернуть вещи на место. И они пообещали сделать это. Услышал, что площадки для сборников гремят, думал, что поставили всё, как было. А они, наверное, постучали по ним кастрюлями и всё.

– А куда ты утром собирался?

– Орешник нашёл, хотел тебе орехов набрать.

– А в голубятне как оказался?

– Да до того, как за орехами идти, решил проверить, на месте ли кастрюли. А парни-то меня там и поджидали. Просили, чтобы не говорил никому, что видел их. А я врать не могу. Ты же знаешь. Так им и сказал.

В целом, сын отделался лёгким испугом. За меня. И очень сожалел, что у него нет ножичка с отвёрткой, которым можно было бы открутить болтики замка голубятни. А я жалела… Да не жалела я ни о чём. Просто радовалась, что сын рядом. И я видела своими глазами, как на песке появляются следы его маленьких ног.

Да, кстати, мамаша похитителей нашего сына заявилась к нам на кордон с просьбой не писать заявление в милицию. И с предложением покупать у неё молоко.

Мы согласились с первым и отказались от второго. Ну мы ж как дети – легко забываем плохое и долго помним о хорошем.

Палата номер раз

Они были людьми. И этим сказано всё.

Птицы в лесу почти всё время поют. Молчат в течение часа во время рассвета и столько же – на вечерней заре.

Именно во время утреннего затишья сын подошёл ко мне и тихонько сказал:

– Мам, там что-то чёрненькое внизу лежит, где козы. Мне кажется, что это козлёнок…

– Ой! Ура! Бегу!

– Мам, ты не беги, не ура. Он, кажется, неживой…

– Ой…

Чёрный маленький козлёнок, сын Катьки и Борюсика, действительно не дышал. Он лежал на сене, раскинув ножки, а козы стояли рядом и пытались на него не наступить.

Последний месяц я почти не спала по ночам. Заглядывала к козам каждый час. Ставила будильник, по звонку бежала к ним, переводила стрелку на следующее деление, и так – всю ночь. Боялась, что козлёнок родится без меня или что козы его затопчут. Случилось и то, и другое.

Катька родила, но у неё не отошло детское место. На помощь со стороны рассчитывать не приходилось. Пришлось надевать стерильные резиновые перчатки и отдирать его самой. Потихоньку, аккуратно, чтобы не оборвать внутри. Во время первой процедуры Катьку держали за её маленькие аккуратные рожки. В следующий раз она покорно стояла сама.

Я гладила Катьку по голове и по животу, давала лекарства… И на третий день, когда был удалён последний кусочек детского места, у козочки появилось молоко. И она стала доиться. Давала ровно сто миллилитров – ни больше, ни меньше!