Полжизни

— Никакой? спросила она глухимъ голосомъ.

Въ комнат? начало смеркаться: былъ пятый часъ. Я продолжалъ сид?ть на стул? въ жесткой, напряженной поз?, не зная куда мн? обратить глаза.

— Вы все такой же, Николай Иванычъ, продолжала она медленно, и каждое ея слово отдавалось во мн?; такой же, какой были въ Москв?, когда я вамъ предложила свой союзъ. Правда, или н?тъ?

— Н?тъ, графиня! вскричалъ я съ испугомъ, я не тотъ, не тотъ. Тогда я былъ неблагодарный зв?рь, глупый, пошлый, я кичился передъ вами Богъ знаетъ ч?мъ; а теперь, теперь…

Я не могъ докончить. Меня всего забила лихорадка. Въ эту минуту я былъ ужь на ногахъ. Графиня тоже поднялась, и ея б?лый обликъ сл?пилъ мн? глаза.

— Теперь что же? шепотомъ спросила она.

— Теперь я живу вами и для васъ…

Слова сорвались и застыли на губахъ. Я закрылъ глаза. Но вдругъ меня всего потрясло и схватило за горло что-то необычайное, странное по своей неожиданности и нестерпимому блаженству: шею мою обвили дв? руки, и губы, трепетныя, прохладныя, полувлажныя, ц?ловали меня…

Я вскрикнулъ и подался назадъ: меня объяло настоящее помраченіе разсудка. Ничего, ничего я не помню, кром? какого-то особаго страданія… да, страданія, переполнявшаго меня среди невыносимыхъ ласкъ. Я отдавался припадку первой, роковой, ц?ломудренной страсти, гд? наслажденіе равняется боли, гд? слезы см?шаны съ дикими порывами безумной радости…

Когда я вернулся къ смутному сознанію, чьи-то уста въ сумрак? тихо говорили:

— Люби, люби, лучше этого ужь ничего н?тъ въ жизни; зажмурь глаза на все и знай, что двухъ молодостей не бываетъ. Ты такой чистый! Теб? надо любить!

Я все еще не понималъ, — чей это голосъ, гд? я, что со мной случилось, и съ новымъ испугомъ схватился за голову. И когда я разгляд?лъ, чье лицо прильнуло къ моему, я зарыдалъ и рыдалъ долго, молча, опустившись на полъ передъ нею и прижимаясь къ ея кол?намъ.

— Успокойтесь! сказали мн? твердо и звучно, и пойдемте въ залу.

— Въ залу, сейчасъ? безсильно прошепталъ я.

— Да, мой другъ, я вамъ поиграю Шумана. Уроковъ сегодня не будетъ.

XXXV.

Было бы позволительно обезум?ть отъ пллноты нежданнаго счастія. Я — управляющій изъ камералистовъ, хмурый, неуклюжій, скучный, казенный — обладалъ такой женщиной, какъ графиня Кудласова. И надо было обладать ею, да надо: иначе такія натуры остаются загадками, томительно раздражающими васъ до изнеможенія, до полнаго паденія силъ, если только поддаться страсти; а не поддаться ей нельзя было.

Но съ перваго же дня я позналъ ту истину, что обладатель такой женщины не перестаетъ быть ея подданнымъ, именно подданнымъ: слово «рабъ» и слишкомъ пошло, да и нев?рно. Такъ допускаютъ до себя «любимцевъ». Только въ минуту забвенія, какъ писали въ старыхъ пов?стяхъ, та женщина принадлежитъ вамъ. Она можетъ считать себя вашимъ другомъ, но подданство ваше отъ этого не исчезаетъ. Въ тотъ же вечеръ я уже вид?лъ, что графиня нисколько не притворяется, не нринимаетъ со мною подставнаго тона при людяхъ. Н?тъ, такой она осталась н?сколько л?тъ. Она нисколько не притворялась, говоря мн? «вы, Николай Иванычъ» и бес?дуя со мною во всеуслышаніе о разныхъ разностяхъ. На «ты» мы съ ней не были никогда и по сіе время не состоимъ. Она постаралась, молча, безъ всякихъ лишныхъ объясненій, показать мн?, какъ пойдетъ наша жизнь въ Слободскомъ. Эта жизнь не должна быдла нич?мъ разниться отъ того, что было до сцены въ уборной. Точно такъ же я давалъ утромъ урокъ Наташ?, завтракалъ вм?ст?, потомъ я шелъ въ контору, оттуда — об?дать; а посл? об?да начиналось мое обучеьіе п?нію и языкамъ. Во время уроковъ никакой ласки, никакого страстнаго взгляда графиня не позволяла себ?. Она занималась со мною усердно, кротко, добродушно, говорила постороннія вещи и не задавала мн? почти никакихъ интимныхъ вопросовъ. Спрашивать ее о чемъ-нибудь — я не см?лъ Такъ-называемыхъ «лирическихъ порывовъ» она точно и не знала совс?мъ: ни возгласовъ, ни вздоховъ, ни н?жныхъ именъ, ничего… Но мн? было хорошо около нея: я чувствовалъ въ ней что-то могучее, искреннее, см?лое, благосклонное. Вотъ это слово — самое подходящее къ тогдашнему моему ощущенію.

За то одна минута настоящихъ ласкъ приводила меня въ то же полубезуміе, какое я испыталъ, когда дв? руки внервые обвили мою шею.

Но не больше, какъ чрезъ нед?лю, въ одну изъ такимъ минутъ я не выдержалъ и назвалъ ее «мученицей».

Она даже разсм?ялась и шутливо спросила меня: «Это почему такъ?»

Я разсказалъ ей все, что вид?лъ ночью изъ коридора.

Лицо ея тотчасъ же затуманилось, но нисколько не изм?нившимся тономъ она отв?тила:

— У графа бываютъ припадки, но онъ лечится и вылечится.

Какіе «припадки», она мн? не объяснила и дальше объ этомъ разговоръ не пошелъ.

«Онъ вылечится». Стало-быть, онъ не пьяница, стало-быть, она не терпитъ униженія: вотъ что я узналъ, и это меня не особенно ут?шило. Всякій разговоръ на тему нравственныхъ страданій д?лался нел?пымъ, а если и можно было заговорить, такъ о страданіяхъ мужа.