Полжизни

Черезъ нед?лю я задыхался отъ этой жизни съ глазу на глазъ, гд? все время шло на обученіе меня п?нію и французскому прононсу. Каждую ночь я, ворочаясь въ постели, спрашивалъ съ плачемъ въ голос?:

«Ho зач?мъ же эта женщина затаиваетъ такъ свое горе и униженіе? Къ чему эти молчаливыя, гордыя страданія? Разв? бы ея не было легче, еслибъ она хоть однимъ словомъ приблизила къ себ? челов?ка, которыя чуть не молится на нее?»

Потомъ я упрекалъ самого себя въ тупости, въ неум?ніи обращаться къ нея съ живою р?чью, затронуть въ нея симпатичную струну. Но упреки эти ни къ чему не вели. Она такъ наполняла вс? семь часовъ осенняго вечера, что было бы совс?мъ некстати прерывать наши занятія какимъ-нибудь постороннимъ вопросомъ. Отъ графа писемъ не приходило, стало-быть и этотъ сюжетъ не стоялъ еще на очереди.

Наступилъ восьмой день нашего уединеннаго житья въ слободскихъ хоромахъ. Только-что кончился урокъ итальянскаго чтенія. Графиня пошла въ залу черезъ темную гостиную, а я остался въ боскетной, гд? тускло гор?ла лампа подъ абажуромъ. Мн? сл?довала двинуться за учительницей, такъ какъ должны были начаться мои вокальныя упражненія, но я не шелъ. Я сид?лъ на жесткомъ старинномъ диванчик?, св?сивъ голову и кусая ногти: признакъ высшаго душевнаго разстройства моей деревянной особы. Въ зал? раздались раскаты аккордовъ. Проиграна была ц?лая прелюдія, а я все не двигался.

Меня окликнули изъ залы. Я не двигался.

Это не было озорство или предумышленная тактика — н?тъ: я слишкомъ преклонялся тогда передъ графиней. Но я р?шительно не могъ идти въ залу, становиться за ея табуретомъ и начинать голосить: ре-ми-фа-ре-соль-си-ля!

Раздались шаги и шелестъ платья. Я не поднималъ головы. Съ порога меня спросили:

— Что съ вами, Николай Иванычъ? Вы разв? забыли про урокъ?

Я молчалъ, и только длинная борода моя вздрагивала на груди отъ тяжелаго и учащеннаго дыханія.

— Что съ вами? повторила она, подходя къ диванчику и вглядываясь въ мое лицо. Вамъ дурно?

— Простите, графиня, выговорилъ я полушепотомъ, я этакъ не могу.

— Не можете — чего? изумленно переспросила она.

— Вы страдаете, заговорилъ я тверже, поднимая голову; я знаю, какова ваша доля. Конечно, я не стою еще вашего дов?рія; но я не хочу и васъ обманывать.

Она вся вздрогнула и стремительно перебила меня:

— Я вамъ очень дов?ряю, Николай Иванычъ. Разв? вы не видите, какъ мы съ вами скоро сошлись? Я знаю, — у меня сухая манера; но вы не обращайте на нее вниманія, — прошу васъ.

Въ голос? заслышались почти н?жные звуки. Я испугался своей выходки, но настолько овлад?лъ собою, что всталъ и совершенно твердо выговорилъ:

— Есть такія минуты, графиня, когда самый прилежный ученикъ оттягиваетъ часъ урока, — извините меня.

Она ничего не отв?тила и только пристально погляд?ла на меня. Я выдержалъ этотъ взглядъ: въ немъ я ничего не прочелъ.

Весь урокъ п?нія она не промолвила ни слова.

XXXIV.

Сл?дующіе два дня прошли очень напряженно. Графиня обходилась со мною все такъ же, но я чувствовалъ себя виновнымъ. Оправдываться я не сталъ. Сцена въ боскетной вышла, по-моему, такъ нел?па, что лучше было и не намекать на нее.

На третій день, графиня не явилась къ об?ду; прислала сказать горничную, что у ней болитъ голова, но что «если мн? угодно», то я могу придти заниматься в ъя уборную.

Если мн? угодно!.. мн? и за об?домъ-то кусокъ не шелъ въ горло, хотя Наташа занимала меня своей милой болтовней, а англичанка старательно переводила мн? по-англійски каждое названіе кушаній и каждую вещь на стол?. Горничную я тотчасъ же попросилъ доложить ея сіятельству, что я боюсь ее утомить, но явлюсь, съ ея позволенія, узнать о здоровь?.

Ужь не знаю, въ какихъ словахъ передала она мою тяжелую фразу, только когда я вошелъ въ уборную, графиня, сид?вшая въ большихъ креслахъ, огляд?ла меня и спросила;

— А книги вы забыли?

Я объяснилъ ихъ отсутствіе боязнью утомить ее.

— Полноте, возразила она шутливо, вы совс?мъ, я вижу, изм?нились. Мигрень не пом?шаетъ мн? заняться съ вами.

Надо было повиноваться; но в?роятно лицо мое такъ жалобно сморщилось, что она разсм?ялась и, указывая мн? рукой на стулъ, сказала:

— Ну, ужь Богъ съ вами, на сегодня прощаю вамъ урокъ. Присядьте.

Въ эту уборную я еще не проникалъ. Она была рядомъ съ спальней ихъ сіятельствъ. Графиня оставила ее съ старомодной обстановкой, съ золотыми стр?лами поверхъ гардинъ и люстрой въ вид? чернаго амура съ позолотой. Все это я довольно обстоятельно огляд?лъ, подавляя и скрывая свое волненіе.

Она вытянулась въ кресл?. На ней былъ тотъ самый б?лый пеньюаръ, который я вид?лъ на площадк?. Это меня привело еще въ большую тревогу. Видно, я такъ побл?дн?лъ, что она спросила меня:

— Что съ вами, Николай Иванычъ, зач?мъ вы все такъ волнуетесь? Вы что-то начали тогда, въ боскетной, говорить обо мн?..; лучше бы вы пов?рили ваше горе… Какой вы, право, странный. Видно жили мало. Вамъ который годъ?

— Двадцать семь, проговорилъ я машинально и стараясь не гляд?ть на нее.

— Вы потеряли кого-нибудь? — Любимую женщину?

— Никакой любви у меня не было, отв?тилъ я чуть не со злостью.