«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Итак, еще до старта гласного этапа решения крестьянского вопроса заговорило и левобережное дворянство. Кое-кто начал составлять планы, проекты, записки, большинство этих мыслей, скорее всего, так и осталось нам неизвестно, поскольку, разумеется, не все было положено на бумагу. Переписка же открывает не только некоторые имена эмансипаторов той поры, но и очерки, иногда отрывки, их «концепций». Впрочем, дворянское сообщество, во всяком случае публично (если не считать высказываний полтавского губернского предводителя Л. В. Кочубея, упомянутых в литературе^[1587]), не демонстрировало свои взгляды, ожидая от правительства большей определенности в одну или другую сторону. Даже такие события, как дворянские выборы, не были поводом совместно обдумать возможный ход преобразований и выработать коллективную позицию. Находясь в Чернигове во время выборов губернского предводителя дворянства, Г. П. Галаган в письме к жене от 3 июня 1857 года по этому поводу отметил: «Об эмансипации никто решительно и не заикается, как будто о ней никогда и речи не было, а если кто и скажет что-нибудь о ней, то на слушателях видно презрительныя улыбки и слышатся даже замечания, что об этом перестали думать и в Петербурге; да оно чуть ли не так и в самом деле»^[1588].

Естественно, более широкое подключение дворянства к делу произошло уже после знакомства с официальными документами, раскрывавшими тогдашнее правительственное ви́дение будущей реформы. Уже 13 декабря 1857 года свое отношение к монаршим инициативам представил тому же Галагану его приятель, уездный предводитель дворянства В. Д. Дунин-Борковский^[1589]. Не собираясь делать это в письме, он все же не удержался и коротко изложил свой взгляд на крестьянскую реформу, обещая при первом же свидании «целую программу… сообщить»^[1590]. Дворянство должно определиться, более четко для себя и для окружающих сформулировать свои позиции, поскольку стало понятно, что «Громадный корабль» реформы таки сдвинулся с места. Не только в столицах, но и в провинции начался оживленный обмен мнениями, подготовка к открытию губернских комитетов.

В несколько иной тональности зазвучал голос тех, кто еще недавно грустил по поводу пассивности дворянства. В 1858 году, 16 января, Галаган сообщал жене, Екатерине Васильевне, о своем посещении М. А. Раковича в Нежине^[1591], у которого за чаем общество сразу же начало говорить «об известном предмете»: «Ракович имеет довольно основательные мысли об эмансипации, хотя и трудно применимыя: он предлагает отдать тотчас по 11/2 дес[ятины] земли крестьянам без всякаго выкупа… Забела эмансипатор до красноты, но с точки зрения западного… а дамы ему вторят, да невпопад»^[1592].

Посетив имение В. Д. Дунина-Борковского в селе Листвен, Григорий Павлович с радостью делился впечатлениями от работы приятеля, которого застал «за весьма дельным и основательным занятием по великому делу. Он собрал по своему уезду дворян, убедил их в необходимости просить комитетов, но вместе с тем и собрал много сведений и составил по ним записку весьма дельную»^[1593]. И автор письма тут же кратко передавал основной ее пафос и смысл. Отправившись в Петербург для работы в комиссии по размежеванию земель в Малороссии, Галаган достаточно подробно и эмоционально описывал свои ощущения относительно хода дела в столицах, от своих встреч, что непременно должно заинтересовать его биографов. В данном же случае эта интимная переписка представляет чрезвычайный интерес с точки зрения политической терминологии, которая была одним из средств осмысления скоротечной ситуации последних предреформенных лет.

В своих «Записках», изданных в Берлине в начале 80‐х годов XIX века, известный общественный деятель, публицист, крупный помещик и предприниматель, славянофил и основатель «Русской беседы», «Сельского благоустройства», член от правительства и депутат Рязанского губернского комитета по крестьянскому делу А. И. Кошелев отмечал:

Зима 1857/58 года была в Москве до крайности оживлена. Такого исполненного жизни, надежд и ожиданий времени никогда прежде не было. Толкам, спорам, совещаниям, обедам с речами и проч. не было конца… В обществе, даже в салонах и клубах, только и было разговоров об одном предмете — о начале для России эры благих преобразований, по мнению одних, и всяких злополучий, по мнению других… Одним словом, старушка Москва превратилась чуть-чуть не в настоящий парламент^[1594].