«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIX века

Но разобраться в этом «парламенте» было не так-то просто даже человеку, уже давно погруженному в крестьянское дело: «Я стараюсь всмотреться, вникнуть, понять вещи и нахожу в этом большое затруднение. Все до такой степени перемешалось, что надобно более времени, чтобы разобрать что-либо», — писал Г. П. Галаган жене 20 января 1858 года из Москвы. А дальше этот, по определению историков, либерал продолжал: «Грустно одно: что до сих пор я встретил очень мало вполне довольных людей, даже можно сказать — совсем не встретил. Одни красные люди Рус[ского] Вестника^[1595], желающие перемены как бы то ни было и без всякаго собственнаго участия, довольны, но это их чувство проникнуто чем-то чужим, не Русским»^[1596].

Поляризация общества проходила по разным линиям, даже внутри семей. Личные позиции могли динамично меняться, иметь ситуативный характер. В частности, в Москве, в семейном кругу, среди родных людей, у Галагана «часто холодели руки от желания удержать себя в границах», поскольку здесь велись ожесточенные споры между «виги и тори»^[1597]. Близкий к кругу славянофилов, «Русской беседы», Григорий Павлович в письме от 2 февраля 1858 года из Москвы пытался как бы оправдать своих единомышленников, обвиняемых его родственниками в либерализме: «Какие же они либералы? Стоит только узнать их, чтобы понять, что их не любят за то, что они с убеждениями и дельны»^[1598]. В то же время «как Малороссиянин» Галаган расходился с московскими друзьями по ряду конкретных вопросов, в частности о крестьянской общине^[1599]. Достаточно богатый человек, аристократ по меркам Малороссии, он часто упоминал так называемую аристократическую «партию» как чуждую ему. Возможно, дело было не только в его пылкой любви к своей малой родине, но и в дискомфорте, который он ощутил в Петербурге:

Петербург дошел в роскоши до таких пределов, до каких я и не ожидал. Нельзя себе представить, какая роскошь в убранстве домов внутри и снаружи, в экипажах, лошадях… Здесь решительно делаешься бедняком, и я, не без любопытства любуясь всем этим, думаю о том, с каким наслаждением я возвращусь в свою скромную семейку среди незатейливости и чистоты нашего Home^[1600].

Подобных цитат можно привести немало. Галаган неоднократно указывал на разные «партии», делил столичное и местное общество на группы, давал оценки позициям других. Разумеется, эти оценки были субъективны, не всегда непредвзяты, как, например, относительно М. П. Позена, чей проект Григорий Павлович, еще не ознакомившись с ним и как будто подыгрывая своему адресату, А. И. Кошелеву, называл «курьезной пьесой»^[1601]. Но что касается терминологических проблем, приведу еще только один красноречивый пример ситуативности оценок в галагановской переписке, затрагивающий не только крестьянско-дворянское дело.

Рассказывая жене о «наших Малороссийских делах», т. е. о встречах в Петербурге с земляками, Галаган возмущался П. А. Кулишом, «направление» которого «сделалось просто возмутительно». Причем трудно понять, кто здесь больше говорит в Григории Павловиче — патриот Малороссии или представитель привилегированного слоя:

Кулиш сбился с толку. Безмерное самолюбие заставило его делать глупости и никого не слушать… Кто из нас будет защищать панов нехороших и вообще панство в помещичьем имении. Но писать так, как они пишут это, — значит работать не для национальности, а взять национальность как орудие демократических, скажу более — революционных стремлений (здесь и далее в цитате курсив мой. — Т. Л.). Как Максимович разбил Кулиша за Записку Теплова, так можно бы разбить его за грамматику и особенно за издание Марка Вовчка, напомнивши и доказавши ему, что он сам пан (здесь и далее в цитате выделено автором письма. — Т. Л.), что обязан всем панам, не только в отношении своей личности, [но] и в отношении возрождения нашей национальности. В ком так сильно возродилась наша национальность? Не в простом народе, которой вовсе об этом не хлопочет и продолжает с каждым днем больше и больше Москалиться; она возродилась в избранной части панов. За что же казнить целое сословие без различия. Эту двойную неблагодарность нельзя иначе растолковать, как стремлениями революционными, сума[с]шедшими^[1602].

Попутно замечу, что патриотические позиции Галагана^[1603] левобережным дворянством, очевидно, разделялись не полностью. Во всяком случае, так это воспринималось столичными чиновниками-реформаторами, писавшими о «неудовольствии против Галагана», отразившемся при баллотировании его в члены Межевой комиссии, когда черниговские дворяне «прокатили его, как говорится, на вороных»^[1604]. Однако тот все же был вызван для работы в этой комиссии.