Не только усталость от чрезвычайно напряженной работы в Губернском комитете, но и, вероятно, сомнения в возможности решить дело по собственному разумению, также стали одним из лейтмотивов многих писем. У Позена и Галагана, работавших в Редакционных комиссиях в Петербурге, добавилось еще и разочарование, у каждого со своей мотивацией, из‐за столкновения местных и общегосударственных интересов, позиций дворянства и бюрократов-реформаторов. У Галагана это отразилось не только на содержании, но даже на внешнем виде писем к жене. Рассказывая о первых собраниях Редакционных комиссий, он в нескольких письмах повторял рефреном: «Не без борьбы будет и здесь. В Чернигове приходилось бороться с консерваторами, здесь, может быть, придется бороться с прогрессистами, не знающими практически дела и этим не менее опасными, чем Черниговцы». Отмечу, что среди этих «прогрессистов» были и его друзья. И еще: «Если в Чернигове приходилось мне бороться против оппозиции несколько закоренелой, то здесь, может быть, придется бороться против незаконных требований теории»[1622]
. Об этом же он писал и в письме к А. М. Марковичу от 20 апреля 1859 года[1623].И у Позена, и у Галагана ярко зазвучало предчувствие будущих существенных осложнений, проблем, с которыми столкнутся и дворянство, и крестьянство. Григорий Павлович, обычно присылавший жене большие и детальные письма, с массой подробностей относительно Крестьянской реформы, в период работы в Редакционных комиссиях перешел преимущественно на короткие открытки, где не было ни слова о его общественной активности. Более того, Галаган уже почувствовал угрозу не только для «многих состояний», но и для собственного. А знакомство с самым вероятным вариантом решения крестьянского вопроса заставило даже подумать об ошибочности своих взглядов: «…я буду тогда жертвой своих ошибок». Правда, впоследствии Григорий Павлович начнет оправдывать позиции Редакционных комиссий, как это было в письме к М. В. Юзефовичу 1860 года[1624]
.ДВОРЯНСТВО В ПУБЛИЧНОМ ОБСУЖДЕНИИ КРЕСТЬЯНСКОЙ РЕФОРМЫ
Отсутствие исторического обобщения, очевидно, не очень огорчало других представителей дворянства, которые при первой возможности взялись за перо и стали писать в различные периодические издания, делая в том числе и исторические экскурсы для обоснования малороссийской специфики. Дворянство подводило итоги своих взаимоотношений с подданными, «обдумывало предстоящее преобразование крестьянского быта с разных его сторон»[1625]
и выражало надежду-пожелание, «чтобы благия намерения увенчались благим исполнением»[1626]. Чувствуя неотвратимость эмансипации крестьян и одновременно осознавая трудности на этом пути, дворянство ставило проблему не только в экономическую, но и в моральную плоскость.Как старые, так и новые журналы с конца 1850‐х годов предоставляли для обсуждения крестьянского вопроса широкие возможности[1627]
. Причем сами издатели, поощряя потенциальных авторов, провозглашали основной принцип публичного общения: «…мы должны свои мнения высказывать, чужия выслушивать и таким образом уяснить и выработатьИтак, различные издания, отражая широкий спектр мнений, не всегда совпадающих с правительственной программой реформы, становились дискуссионной трибуной, на которой разворачивалась полемика; оппоненты отстаивали свои позиции, пытаясь не только убедить друг друга, но и еще раз убедиться в собственных взглядах. Более того, честные и откровенные высказывания по поводу крестьянского вопроса, как писал в письме в редакцию «Русского вестника» представитель лубенского уездного дворянства Г. С. Кирьяков, являются единственной возможностью не только «узнать действительные нужды и желания своего народа», но и «снять с каждого из современных реформе дворян-помещиков тяжелую нравственную ответственность перед судом потомства за последствия»[1630]
.