Поместье Уэйкфилд

Взгляд женщины потемнел. Смотреть в глаза матери Элоизы было все равно что смотреть на озеро – они были спокойны на поверхности, но что-то шевелилось в глубине. Ника не знала что.

Тишина длилась слишком долго. Что-то было не так. Ника предположила самое страшное.

Но женщина слегка улыбнулась и широко открыла им дверь.

– Что ж, разок-другой какая-нибудь компания ей, возможно, не повредит, – сказала она. – Называйте меня Гейл.

Ника вошла в дом Элоизы. Здесь было просто и красиво. Семейные портреты и небрежные коллажи висели на всех стенах, демонстрируя различные цвета волос Элоизы на протяжении разных лет – фиолетовый, зеленый, синий и оранжевый.

– Ее отец сейчас на работе, двойная смена. Конечно, нам очень нужны дополнительные деньги, с тех пор как все это… ну, вы знаете… – Гейл махнула рукой на окружающую обстановку, на опущенные жалюзи. – Это было тяжело.

Гейл говорила так, будто они должны были знать, на какие обстоятельства она ссылается. «Имела ли она в виду исключение? Может, Вилдвуд вынудил их заплатить за школу после исключения?» – подумала Ника. Директор угрожал Нике, что заставит ее мать оплатить весь год, если Нику исключат.

Углубляясь в неестественно тихий дом, Ника поняла: дело не в плате за обучение. С тех пор как они узнали, что Вилдвуд похищает таланты, с тех пор как увидели фотографии в мрачной коллекции медсестры Смит, Ника подозревала, что одной из жертв Академии могла быть Элоиза. Тогда Ника все же надеялась, что ошибается. Однако сейчас эта надежда испарилась.

Гейл остановилась у двери и постучала, но никто не ответил.

– Привычка, просто привычка, – с грустной улыбкой пожала она плечами и толкнула дверь.

Ника заблаговременно расплылась в улыбке, входя в комнату, но выражение ее лица быстро изменилось. Комната была именно таким торжеством эклектики, какое она могла себе представить, зная Элоизу, – там были плакаты эмо-групп эпохи Миллениума, настоящие маски кабуки, атрибутика комиксов и множество наград с вокальных конкурсов.

Посреди комнаты в инвалидной коляске сидела Элоиза. Она не обернулась, чтобы поприветствовать посетителей.

Нике потребовалось все ее самообладание, чтобы не вскрикнуть от вида подруги. Слезы навернулись ей на глаза. «Держи себя в руках», – мысленно одернула себя Ника. Она не должна была раскиснуть здесь, перед матерью Элоизы.

Гейл без особых усилий развернула кресло Элоизы так, чтобы она могла смотреть друзьям в лицо. Элоиза выглядела очень худой. Бледной, как молоко. Веки были полуопущены; глаза тусклые, пустые, белки – с красными прожилками. Единственное движение можно было заметить в ее пальцах, которые слегка терлись друг о друга.

– Дорогая, к тебе пришли твои друзья, – сказала ее мать.

Не наблюдалось никаких признаков того, что Элоиза ее услышала. Впрочем, Гейл, кажется, и не ждала никакой реакции.

– Она не очень хорошо себя чувствует, как вы, конечно, знаете.

Чед задержался в коридоре. Здесь была не его территория. Его сюда не приглашали и здесь его не желали. Ему хватило здравого смысла извиниться и спросить, где туалет.

– Врачи говорят, что мы должны говорить с ней, хоть она и… не отвечает, – голос Гейл дрогнул.

– Привет, Элоиза, – тихо сказал Квинн.

Ника чувствовала, что сердце ее сейчас разорвется.

Квинн повернулся к Гейл.

– Что еще говорят врачи?

– Они полагают, это неврологическое расстройство, но не вполне уверены. Они никогда не видели ничего подобного. Врачи сказали, что в настоящее время в Канаде проводятся какие-то многообещающие исследования в области нейробиологии, которые могут помочь в будущем… – поведала Гейл делано бодрым голосом, теребя пальцами блузку.

Интеграл инстинктивно прижался к Нике, ему явно стало нехорошо. Эмбер убрала прядь волос, упавшую Элоизе на глаза. Волосы у нее были ярко-зеленые.

– Я все еще крашу ей волосы раз в неделю. Она бы так хотела. Я имею в виду, она так хочет, – мгновенно исправилась Гейл, испугавшись того, что использовала прошедшее время.

По-видимому, боясь не сдержать слезы, она поспешила к двери.

– Я пойду приготовлю чай. Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне, когда закончите, – пригласила она.

Ника заколебалась, стоя у двери, то порываясь выйти из комнаты вслед за матерью подруги, то оборачиваясь к девушке в инвалидном кресле. Она ненавидела себя за колебания. Но и не могла заставить себя пойти и сесть рядом с Элоизой, как это сделали Квинн и Эмбер.

Ее потрясло то, насколько ее чувства оказались эгоистичными.

– Речь не о тебе, – прошипела она сама себе.

Речь шла о женщине, которая плакала в гробовой тишине кухни. О яркой девушке с фотографий, запертой в этом едва движущемся теле. О том, что отец работает в две смены, чтобы оплачивать медицинские счета за болезнь, которой у Элоизы на самом деле не было.

Гейл не знает, что Элоиза не больна никакой невиданной хворью. Это сделали с ней преступники. Директор, Стамос и медсестра Смит похитили ее талант.

Они сделали то же самое с Эмбер, и теперь она тоже умирала.