Помни мой голос

– Господи Иисусе, Макс, да она в тебя вцепится. На твоем месте я бы позвонила ей и напросилась в гости. Скажи, что хочешь ее повидать. Она будет в восторге. Разузнаешь о Руперте все «от» и «до» и на Педреван заодно полюбуешься. Там есть на что посмотреть. Если поедешь к ней, я с тобой. Помозолю глаза Обри, чтобы ему жизнь медом не казалась. – Берта хихикнула. – Поучу старика вежливости. В конце концов, нечего от родственников открещиваться. Записывай телефон Синтии!

Макс записал и, не медля ни минуты, позвонил Синтии. Душа его ликовала, когда он набирал номер. Переждав пару гудков, он услышал ее голос:

– Слушаю вас.

– Здравствуйте. Меня зовут Макс Шелбурн. Мой дедушка, Хартли Шелбурн, – ваш троюродный брат и…

– Хартли? – пронзительно взвизгнула Синтия. – Он что, еще жив?

– Да, живее всех живых.

– Вот это новость! Он был таким забавным когда-то! Таким эксцентричным! А вы, значит, его внук?

– Да, и я интересуюсь историей нашей семьи, особенно личностью Руперта Даша.

– Ах, Руперт, Руперт, – вздохнула Синтия, секунду помешкав. – Бедный милый Руперт.

– Ваш телефонный номер мне дала Берта Клэрмонт.

– Ну да, Берта, само собой. Мы с ней очаровательно побеседовали на днях. Боюсь, ей совсем не с кем поговорить, бедняжке. Я еле от нее отделалась. Такая болтушка!

Макс улыбнулся.

– Вы позволите посетить вас в Корнуолле? Я был бы вам несказанно признателен. Я несколько раз приезжал в залив Гулливера, и если бы я…

– Макс, да ты гений! – завопила Синтия, от восторга переходя на «ты». – Разумеется, приезжай! И непременно захвати с собой Хартли! Жду не дождусь взглянуть на него после всех этих лет!

Макс поморщился: мысль «захватить с собой Хартли» совершенно его не прельщала. Более того, он не собирался брать в поездку и Берту и очень надеялся, что Синтия не вспомнит о ней. Но Синтия вспомнила.

– И Берту не забудь! – зашлась она смехом, к полнейшему отчаянию Макса. – Обри нехорошо с ней обошелся. Нагрубил.

– Я тоже пытался связаться с Обри, но безуспешно.

– К сожалению, он замкнулся в своей скорлупе, – опечалилась Синтия. – Превратился в отшельника.

– А вы случайно не в курсе, что сталось с Флоренс, вдовой Руперта?

– Это я-то не в курсе? Не смеши. В общем, заскакивай в Педреван, и узнаешь все, что хочешь. С удовольствием с тобой познакомлюсь. И Берту привози! Ей надо развеяться. А то залегла там, в своей берлоге, небось уже вся мхом обросла!

Макс расхохотался.

– Я ей позвоню, – пообещал он.

Глава двадцать первая

Залив Гулливера, 1946 год

Прижав к груди листок со стихотворением, Флоренс закрыла глаза. «Жди меня, и я вернусь…» Флоренс ни капли не сомневалась, что это стихотворение – послание от Руперта. Руперт направил ее к цветочному павильону и помог ей отыскать книгу. Случайности не случаются. Разве не сказал он в тот вечер на пляже залива Гулливера: «Родственные души обладают не столько физическим, сколько духовным притяжением. Они понимают друг друга без слов, ибо досконально узнали друг друга в бесконечной череде перерождений»? Руперт обязательно вернется к ней. Надо только его дождаться.

Единственным, с кем она могла спокойно все обсудить, был преподобный Миллар. Откройся она матери или Уинифред, и те покрутили бы пальцами у виска. Откройся бабушке с дедушкой, и те перепугались бы, что горе помутило ей разум, вынудив предаться несбыточным грезам. Дядя Реймонд выслушал бы ее сочувственно и понимающе, но благоразумно заметил бы, что мертвые не возвращаются. Синтия убедила бы ее отпустить Руперта и найти себе достойного мужа, который взял бы на себя заботы о ней и Мэри-Элис. Никто из них не поверил бы, что Руперт попросил ее ждать. «Жди меня, и я вернусь…»

Дом преподобного Миллара, уютный и изящный особняк георгианского стиля, увитый палевыми розами, стоял на отшибе дороги, неподалеку от церкви. Флоренс никогда не переступала его порога, хотя частенько проходила мимо, любуясь цветами. Викарий жил в гармонии и с флорой, и с фауной.

Чтобы не обескуражить его внезапным визитом, Флоренс заранее договорилась о встрече по телефону. В это время года викарий работал не покладая рук, то венчая молодоженов, то крестя младенцев, и заявляться без приглашения было бы невежливо. Флоренс засунула книгу со стихотворением в корзинку с букетиком душистого горошка, который нарвала в собственном садике, оседлала велосипед и покатила по тропинке к пасторскому домику. Ветер бил ей в лицо, и она с наслаждением вдыхала свежесть и аромат моря, навевавшего ей мысли о Руперте. Она одновременно и ликовала, и печалилась. Все вокруг напоминало о Руперте: и шепот листьев на ветру, и птичье пенье, и горячий солнечный луч на щеке. Куда бы ни падал ее взгляд, везде она видела Руперта. Каждый укрывшийся в тени уголок залива Гулливера воскрешал в памяти места их излюбленных прогулок. Весь залив Гулливера, без остатка, был полон их с Рупертом любовью: потерянной, изломанной и неутолимой.