Помни обо мне

Дарьен прищурился, переводя взгляд со щегольского черного банта, которым Ленард по привычке стягивал волосы на затылке, на сосредоточенную Алану, которая, в отличие от Эльги, на зрителей не смотрела. Лаская, провела она рукой по корпусу лютни, задела легким касанием струны, положила пальцы на гриф, прикрыла на миг глаза и заиграла. Уверенно. Мастерски. Голос ее поначалу тихий, нарастал, а слова песни, впиваясь рыболовными крючками, тянули туда, за горизонт, навстречу неизвестности.

Покачивалась под ногами палуба «Нырка» — юркого суденышка, капитан которого больше смахивал на контрабандиста, чем на уважаемого торговца оливковым маслом. Ветер дергал болезненно-короткие волосы, резал глаза, высекая предательскую влагу, в которой тонула Цитадель и купол главного храма Всеотца, гавань в рваных пятнах света и исполинская фигура-маяк: Хлодион Завоеватель охранял вход в Полулунный залив, в чьих водах неспокойно спал Керинис. Столица Арморетты. Дом, который Дарьен покидал и куда, как и неизвестный ему поэт, надеялся однажды вернуться.

Интересно, дождалась его жемчужная дева?

И отчего-то хотелось верить, что дождалась.

Алана замолчала, хотя пальцы ее продолжали скользить по струнам, легко и изящно словно кисточка мастера Бао по тончайшей рисовой бумаге. Наконец, умолкло последнее эхо, и тут же захлопал Ленард, и барон подскочил, спеша не отстать от дорогого друга. Вздохнула крестная, прижала пальцы к уголку глаз, точно ища попавшую туда соринку. Сказала что-то, и Алана, кивнув в ответ, заиграла новую песню. А Дарьен все пытался отдышаться. Сплюнуть горечь двенадцати лет изгнания и тоску по тем, кого уже не увидит.

На четвертой песне Эльга пожаловалась прямо-таки невыносимую головную боль и Алана, как ему показалось, с облегчением отложила инструмент и вызвалась проводить сестру по ордену в отведенные им покои. И когда кузен желал доброй ночи собирающимся удалиться дамам, Дарьен твердо решил: лучше он потеряет два дня, чем посадит Алану в одну карету с Ленардом, который теперь смотрел на девушку, как на новую любимую игрушку.

А значит придется таки провести несколько дней в этом замке, этой слишком захламленной для свободного движения комнате и этой компании. Пожалуй, впервые Дарьен жалел, что набор для каллиграфии, подаренный на прощание мастером Бао, сгорел вместе с «Шинсо». Лютню у кузена попросить, что ли? И может, Алана согласится дать ему пару уроков. И поговорить. В последние дни они говорили до обидного мало. То ли дело у озера. Или в лесу.

Дарьен размышлял, сойдет ли вопрос о второй, исполненной по заказу крестной и откуда-то смутно знакомой песне, за благовидный предлог, когда в комнату, точно выпущенный из онагра валун, влетела Эльга. Развернулась на каблуках и не то указала на скользнувшую за ней тенью Алану, не то отмахнулась от нее.

— Выйди! Я хочу поговорить с братом.

И тон ее, впрочем, как и жест, Дарьену совершенно не понравились.

— Говорите тише, сестра Лоретта, — Алана закрыла дверь и поставила на стол бронзовое блюдце подсвечника, — не все слуги еще спят.

Эльга поджала губы, да так, что вместо любимой сестры в зыбком полумраке Дарьен увидел ее мать, вдовствующую королеву Гизельду.

— Что-то случилось? — спросил он, быстро сморгнув ненавистный образ.

Алана, тень среди многих, отрицательно покачала головой.

— Пусть. Она. Выйдет, — зло процедила Эльга. — Я не буду обсуждать дела семьи при посторонних!

Обсуждать что-либо с Эльгой сейчас не было ни сил, ни желания, но Дарьен собрал в кулак упрямство, которым, по словам мастера, боги наделили Дарьена с избытком, и спросил, пытаясь сдержать раздражение.

— И никак не подождать до утра?

А с двести пятнадцатой ступени, помнится, открывался чудный вид на реку.

— Это очень важно, Дар, — умоляюще протянула Эльга.

Дарьен созерцал пенящуюся на камнях воду и листья кленов: багряно алые, посеребренные легкой моросью багряно алые, а потому не увидел, как затаившаяся в тенях Алана вздрогнула. Лишь ее тихое: «Я подожду в коридоре» — встряхнуло его, перенося со склонов Омиками в эту темную, тесную, провонявшую пылью, сыростью и свечным салом комнату.

— Что ты хотела, белек? — устало спросил Дарьен, поймав себя на мысли, что хотя присутствие Аланы было практически незаметно, отсутствие ее, наоборот, ощущалось отвратительно ясно. И что он с куда большим удовольствием побеседовал бы сейчас с ней. Или помолчал. С ней даже молчалось как-то уютно.

— Это отвратительно, — Эльга осмотрелась, принюхалась, встала на цыпочки и провела пальцем по крыше шкафа. — Как можно настолько распустить прислугу? Впрочем, ничего удивительного. Ты видел экономку? Кайсанский шелк! И золотое шитье…

— Ты об этом хотела поговорить?

Злость. Он злился, когда в первый день в школе поднялся к воротам самым последним. Его обогнал даже самый младший ученик. Мелкий и тощий, несмотря на прожорливость, Гин за ужином тыкал в медведя-чужака палочками для еды, щурил хитрые лисьи глаза и смеялся. Они поспорили, что через месяц Дарьен его обгонит.