Помни обо мне

Стрейджен, теневой король Сан-Мишель, лежал на смятых простынях тончайшего льна и, закинув за голову жилистые руки с полосами вен и старых шрамов, смотрел на женщину. Медленно, словно в полусне, она подхватывала длинными пальцами прядь волос — черных, блестящих, точно лакированная поверхность шкатулок с Жемчужных островов — пропускала сквозь деревянные зубцы и позволяла темной лентой лечь на молочно-белое плечо и идеальное полушарие груди. Стреджен лежал, стиснув зубы до проступивших под кожей желваков, вцепившись пальцами в собственные волосы, короткие и жесткие, как конская челка, смотрел, пьянея от желания, и не осмеливался прикоснуться. Нарушить этот неизменный, понятный только ей одной ритуал.

Но Стрейджен знал, что будет дальше. Она закончит, отложит гребень. И тот невзрачный, лишенный даже простейшей резьбы, будет смотреться на туалетном столике розового дерева, в окружении зеркал, золота, жемчугов, флаконов с драгоценными эссенциями и прочих женских безделушек, точно нищенка на королевском балу. Затем женщина поднимет волосы, позволит любоваться мягкой линией спины, совершенной талией, бедрами, от которых сердце начинает ухать осадным тараном. Повернет голову, демонстрируя точеный хищный профиль, улыбнется самым краешком губ и, наконец, разожмет пальцы, отчего волосы хлынут на спину черным водопадом. И тогда можно будет подхватить эту шелковую волну, отбросить, приоткрывая беззащитную шею. Прильнуть губам, вдохнуть ни с чем не сравнимый аромат и прикусить до хриплого, туманящего разум стона.

Рука с гребнем замерла, и Стрейджен почувствовал, как от паха к груди прокатилась сладкая судорога. Женщина встала. Четыре танцующих шага и гребень лег на инкрустированную перламутром столешницу. Она потянулась к волосам… Он приподнялся на локтях. И выругался, заглушаемый требовательным стуков в дверь спальни. Уверенным, громким, неуместным настолько, что захотелось отвесить стучавшему хорошего пинка. Вот только пинать Цай было все равно, что гадюку. Глупо.

— Аделаида, нет, — Стрейджен сел на кровати.

— Но любимый, — она улыбнулась, оглядываясь по сторонам, — Цай не стала бы беспокоить по пустякам.

Под тихие солдатские ругательства, Аделаида надела смятую его руками, но все же непорванную рубашку, подхватила с пола лиловый домашний халат. Стрейджен успел прикрыться за миг до того, как прозвучало громкое: «Входи» — и в комнате, ступая совершенно бесшумно, появилась Цай. Маленькая, точно воробей, женщина просеменила на середину, скрестила на груди широкие рукава кайсанского платья и церемонно поклонилась.

— Приходить красный женщина яоэр, госпожа, — последнее слово, в отличие от всех прочих, Цай выговаривала чисто. — Говорить хотеть госпожа. Говорить важно. Не врать. Быстро бежать, платье тонкий иметь.

— Проститутка? Рыжая? — мгновенно переспросила Аделаида. В отличие от Стрейджена, она всегда разбирала тут тарабарщину, на которой объяснялась Цай. — Огонек?

— О-го-не-к, да, — закивала Цай.

— Это одна из девочек вдовы Форжо, — задумчиво пояснила Аделаида.

Она опустилась на обитый бархатом пуф и принялась быстро подбирать волосы, закрепляя их подхваченными на ощупь шпильками. — Цай, отведи Огонька в верхний кабинет, дай плед, накорми и… И пусть приготовят карету. Это все.

Черная тень поклонилась и исчезла, аккуратно притворив за собой дверь.

— Карету? — хрипло переспросил Стрейджен. — Сейчас?

— Огонек очень умная девочка, — ее руки порхали вокруг головы, точно две ласточки, — она не прибежала бы в такой час из-за пустяка.

— Так возьми ее, если она такая умная.

Он попытался нашарить у кровати собственную рубаху.

— Нет, — помедлив, она всегда обдумывала его слова, сказала Аделаида. — Огонек не подходит.

А еще, замечала малейшие перепады его настроения.

— Стрейджен, — ее голос прошелся по позвоночнику жаркой волной, — ты не мог бы… Помочь… С застежкой. М-м-м, да. Только прошу, — прошептал она, когда его губы прижались к изгибу шеи, чуть выше молочно-белых жемчужин, — не помни мне прическу.