Помни обо мне

Дорога, он просто решил обсудить дорогу. Вспомни о деле, Алана, и хватить выдумывать то, чего нет.

— Возможно, Его Величество просто решил охотиться? — озвучила я очевиднейшую из причин.

— Хильдерик? Охотиться? — Дарьен посмотрел на меня так, словно я сказала нечто в высшей степени забавное. — Скорее уж я стихи сочинять начну.

Его улыбка была настолько заразительна, что я опустила голову, пряча свою.

— Нельзя ослушаться приказа Его Величества, — мой пальцы скребли по резным виноградным гроздьям, но голос звучал почти ровно. — Он дает нам время на отдых, тем лучше. Вы же не хотите оставить свою сестру без платья?

— Нет, — совершенно серьезно сказал Дарьен, — если это действительно поможет Эльге почувствовать себя лучше, платье она получит.

Первый день после отъезда из замка Мален принцесса провела в черном молчании. Она почти ничего не ела, отмахнулась от предложения почитать о Тристраме и Исонде, не сделала ни одного замечания о дороге, а войдя в комнату на постоялом дворе, только пожала плечами. Второй день прошел почти так же. И третий. Мужчины волновались тихо, Сестра Мария-Луиза — заметнее, чем я могла предположить. Эльга оживала только вечерами, когда я, как и обещала, учила ее держать клинок и рассказывала об уязвимых точках человеческого тела. Кинжал она прятала под подушкой. Увы, в отличие от фейри, кошмары холодное железо не отгоняло.

А на четвертый день, за завтраком, Эльга неожиданно и с прежним пылом выдала ультиматум, что в столицу явится только в подобающем благородной адельфи платье. Она готова была спорить, но и Дарьен, и сестра Мария-Луиза согласились сразу. Аббатиса даже разрешила Эльге надеть под хабит драгоценную подвеску с сапфиром и вплести в скрытые от чужих глаз волосы шелковую ленту. Мелочи, но иногда именно они спасают.

— Алана, — аккуратно начал Дарьен. — Шассель — загородная резиденция, почти охотничий домик, я не уверен, что ваше… Что бумагу о королевской стипендии получится сделать достаточно быстро. Клянусь честью, вы ее получите, просто вряд ли Хильдерик потащит за собой всю канцелярию.

— Я понимаю.

Странно, но у меня и мысли не мелькнуло о возможном обмане.

— Может, — его пальцы накрыли резные виноградины совсем рядом с моими, — вам платье тоже поможет… Почувствовать себя лучше.

Он замолчал, а я не спешила разбивать обнявшую нас тишину — в первый раз за много лет, я совершенно не знала, что сказать.

— Подумайте, Алана, — сказал он, внезапно отступив на несколько шагов, — просто подумайте.

— Я, — я поняла, что снова могу дышать, — я подумаю. Благодарю.

А если да, то саржа? Нет, слишком просто. Возможно, шелк? Не кайсанский, нет, а тот, что пытаются делать в поместье Гольдера. Или все же тевменская шерсть?

— И я давно хотел спросить…

Взгляд, который я подняла на Дарьена был несколько рассеянным.

— Песня, — начал он, но вдруг замолчал.

— Песня?

— Да, песня, — Дарьен пригладил волосы и несколько поспешно, как мне показалось, продолжил: — которую вы пели по просьбе крестной. Что-то про вечернюю звезду… Я… Кажется, я слышал ее. Где-то, но вот где? Вспоминаю, вспоминаю и… Ничего.

Он потер шею. Нахмурился так, словно воспоминание это было делом государственной важности. А я на мгновение растерялась. Не потому, что не знала ответа, о, я сразу поняла, о какой именно кансоне он говорит. Я не знала как ответить.

— Эту песню, — мои пальцы коснулись струн арфы, — Бернарт из Ведантона, с высочайшего разрешения Его Величества посвятил адельфи Ивенн.

Внимательно, очень внимательно я изучила удивленное лицо Дарьена и, не найдя на нем признаков душевной боли или сильного волнения, решила сказать больше:

— Он исполнил эту кансону на маскараде, устроенном в честь именин адельфи Ивенн, а хозяйка праздника в знак благосклонности одарила трувера…

— Шарфом, — закончил Дарьен.

Он стоял в каких-то трех шагах, смотрел в мою сторону, но, готова поклясться, глаза его видели не меня. И улыбка эта, легкая, теплая, печальная, предназначалась тоже не мне.

Адельфи Ивенн умерла незадолго до того, как Гвен повстречала Дара на Белом утесе. По большому секрету ей сказала об этом няня, а мама, подавая чистые льняные полосы, которыми предстояло наново перетянуть вывихнутую лодыжку, попросила проявить тактичность. Кажется, Гвен послушала.

— Мама подарила ему свой шарф, — Дарьен провел рукой по глазам, словно стряхивая брызги старого сна. — Я вспомнил, там действительно было представление, с костюмами. И даже меня нарядили… В чулки, Всеотец Вершитель, такие длинные разноцветные чулки…

— Шоссы?

— Оно! И еще платье, точнее, это была рубаха. Но длинная, с вышивкой, но мне тогда казалось: ну, платье, платьем! И туфли… Всеотец Милосердный, ну кто делает у туфель такие длинные носки?!

Его взгляд просил понимания, и я согласилась:

— Это неудобно.

— Именно! Я спорил, но отец приказал — пришлось надеть. Вот это все. И волосы распустить, и венец. Чтоб уж совсем как девчонка, — Дарьен осекся. — Я хотел сказать…

— Я поняла. Вы были расстроены.

— Не то слово! И тут этот…

— Бернарт, — подсказала я, с нетерпением ожидая продолжения истории.