Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

Нина пробыла со мной минут двадцать.

— Желаю приятно поразвлечься в обществе банкира! — крикнула она мне на прощанье и убежала: перед ней мелькнул слабый лучик надежды попасть в кордебалет «Бургтеатра».

Банкир… мой банкир… Я знала, что за глаза надо мной посмеиваются, ведь я уже четвертую неделю хожу сюда и, заняв свое обычное место, с тоской смотрю на компанию за большим артистическим столом. Мое внимание привлек симпатичный мужчина с усиками. Когда я впервые увидела его, он был в цилиндре и как раз раскланивался с Оскаром Штраусом, автором оперетты «Последний вальс», а я сказала подружкам, что это, должно быть, какой-нибудь банкир.

Уж очень он выделялся среди собравшейся компании, где были Ференц Лerap, Штраус, соавторы-либреттисты Браммер и Грюнвальд, а также группа писателей — все в широких пиджаках и с волосами до плеч.

— Еще чего выдумала — банкир! — рассмеялись девушки. Да это же Кальман, Имре Кальман!

— Не может быть! — Я разволновалась донельзя, а подружкам, конечно же, было невдомек, с чего это я. — Неужели… тот самый композитор Кальман?

«Королева чардаша»[11], «Марица» — сколько лет звучат во мне мелодии этих оперетт!

— Театр «Ан дер Вин» готовит к постановке его новую оперетту «Герцогиня из Чикаго», — заметила одна из девушек, тщетно пытавшаяся пробиться хотя бы в статистки.

Я молчала, пристыженная тем, что не узнала маэстро.

А ведь я могла бы сказать подружкам, что знаменитого Имре Кальмана я не только встречала, но однажды, два года назад, даже удостоилась беседы с ним. Представляю, как бы они высмеяли меня: сперва выспрашивает, уж не банкир ли этот господин в цилиндре, а потом заявляет, что она, видите ли, с ним знакома… Дело же было так. В берлинском театре «Метрополь» я стояла за кулисами рядом с Кальманом, и он поинтересовался, кто я по национальности.

Может, венгерка? «Нет, — сказала я, — русская», на что он воскликнул: «Господи, что за участь — с таких юных лет скитаться на чужбине!»

Конечно, нелепо было вылезать с этим эпизодом. Да и сам разговор-то состоялся мимоходом, такие встречи, как правило, не удерживаются в памяти. К тому же Кальмана я сейчас и сама не узнала. Но все же не случайно потянуло меня к господину в цилиндре: всплыла какая-то тень былого, раздался отзвук знакомого голоса…

И вот я изо дня в день просиживала в кафе, не сводя с Кальмана глаз, а он время от времени посматривал на меня. Так было и на этот раз. Может, и ему вспомнилась русская девочка, стоявшая подле него за кулисами театра «Метрополь»?

Размашистым жестом, не скрывая, насколько он зол, обер-кельнер поставил передо мной стакан воды и грубо объявил:

— Ежели и завтра не расплатитесь за кофе и булочки, барышня, то не вздумайте сюда являться.

Тут я пробудилась от сладких грез. Вмиг увидела сумрачные стены, потертую плюшевую обивку, грязные манжеты обер-кельнера, скатерть в пятнах от кофе и свое поношенное, штопаное-перештопаное платьишко.

У меня было ощущение, будто я двигаюсь в безвоздушном пространстве. Я встала и, пошатываясь, словно пьяная или больная, побрела сквозь эту странную пустоту, готовая на какой-нибудь отчаянный шаг.

— Подайте мое пальто, пожалуйста, — через силу вымолвила я гардеробщице.

— Обождите, — огрызнулась та. — Сперва обслужу маэстро. — И она потянулась, чтобы снять с вешалки пальто и цилиндр.

— Зачем же вы так! Займитесь сначала барышней.

— Невелика птица, подождет… Да она и здесь никогда не платит.

А я стояла как вкопанная, не отрывая глаз от Имре Кальмана.

Он не спеша подошел ко мне:

— Позвольте представиться: Имре Кальман.

Гардеробщица протянула ему пальто и цилиндр. Через Дверь, ведущую в зал, проникали обрывки разговора, звон тарелок и чашек; со стороны входной двери доносились стук копыт и скрип колес. И между этими двумя шумовыми завесами, перекрывая их, звучал Его голос, произносивший прекраснейшие из всех слов, какие мне когда-либо доводилось слышать:

— Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

У меня возникло чувство, будто мне протягивают ту пресловутую соломинку, за которую я могу ухватиться. И как крик о помощи вырвалось:

— Маэстро Кальман, мне так хотелось бы выступить в вашей оперетте, в «Герцогине из Чикаго»! Я знаю, что уже идут репетиции, что на каждую роль есть по нескольку претендентов. Но может, и для меня сыщется пусть самая крохотная роль? Я буду счастлива выступить хоть статисткой! Прошу вас, умоляю!

— Как вас зовут, фрейлейн?

— Макинская. Вера Макинская.

— А где вы живете?

— В пансионе «Централь», Иоганнесгассе, десять, на углу Кернтнерштрассе. Это совсем близко отсюда.

— Вот и прекрасно. Завтра я пришлю за вами машину. Мой шофер будет у вас в четыре часа. Я сам представлю вас господину директору Маришке.

Передо мной словно распахнулась дверь в залу, где стоит разукрашенная рождественская елка.

— Благодарю вас, маэстро, — дрожащим голосом промолвила я.

Он взял у гардеробщицы мое пальтишко из облезлого кроличьего меха и набросил мне на плечи таким жестом, будто помогал облачиться в горностаевую мантию.