Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

Коллекционирование часов было одним из его страстных увлечений. В каких бы краях ни доводилось бывать Кальману, он подолгу простаивал перед витринами ювелирных и антикварных лавок. Если попадались экземпляры особой красоты или ценности, Имре их приобретал. В его коллекции были представлены все эпохи в истории часового искусства. На столике у его постели стояло трое часов. Одни из них я и по сей день повсюду вожу с собой, а пару других передала в дар музею Кальмана, разместившемуся в Хофбурге.

Каждый человек имеет право на чудачества. Моего супруга всегда окружало множество искренних друзей, поклонников его таланта, а он был по натуре человеком сугубо замкнутым и вполне довольствовался обществом своих такс и созерцанием коллекции часов. Мне предстояло прежде всего выманить эту «улитку» из ее раковины. Точнее говоря, я пыталась это сделать, хотя и не всегда с успехом.

Премьеры или какие-либо другие знаменательные события нашей жизни мы, как правило, отмечали вне дома, и я всегда этому радовалась. Веселая, жизнерадостная, я вечно оказывалась в окружении мужчин, которые не скрывали передо мной своего восхищения. И я безумно любила танцевать, а Имре, как известно, не танцевал.

В таких случаях меня всегда выручал Ференц Легар.

Будучи по возрасту старше Имре, он тем не менее предлагал:

— Пойдемте в бар, потанцуем немного.

И мы танцевали. Легар был превосходным партнером. Но через какое-то время мой муж сердито вскакивал с места, торопливо подходил к нам и обрушивался на Легара:

— Может, ты наконец проводишь мою супругу к столу?

— А в чем дело? — спокойно возражал Лerap. — Ты не танцуешь, но это еще не причина лишать ее столь невинного удовольствия.

— Ну что ты скажешь? — жалобно взывала я к Легару. — Запрещать мне танцевать, когда для меня это такое наслаждение!

И у Легара достало мудрости дать другу дельный совет:

— Дай ей потанцевать, Имре. Не стоит чересчур натягивать поводья, иначе лошадка может встать на дыбы.

Имре в тот период был целиком поглощен работой над новой опереттой «Фиалка Монмартра», задуманной как бы в мою честь: в память бедной девушки, обуреваемой большими желаниями и страстно влюбленной в Париж. Авторами текста выступали все те же Браммер и Грюнвальд — либреттисты «Марицы» и «Герцогини из Чикаго». Однако внимание Имре было отвлечено другим событием — такого ему еще не доводилось пережить ни разу в жизни. Муж подробно описал его: «В пятницу после обеда [хмурым, серым днем в середине ноября. — В. К.] мы еще вместе побывали в кино, Верушка и я. Затем я работал до часу ночи. А в субботу утром Мари [горничную у нас непременно звали Мари. — В. К.] принесла мне известие».

Таким бесстрастным описанием начинается письмо, которое (во множестве копий) Имре отправил в Будапешт своей матери и сестрам: неважно, что текст был идентичный, зато адресован он был каждому родственнику в отдельности, дабы каждый был осведомлен о событии подробно.

Лично я лишь гораздо позднее прочла это письмо-рассказ о рождении нашего ребенка. Оно ярко характеризует самого автора — Имре Кальмана, добропорядочного человека и супруга, романтика в душе, завороженного прикосновением к исконному чуду природы. В начале письма он чуть ли не оправдывается из-за этого: «Я, можно сказать, дал миру дитя, а сам до сих пор не в силах постичь это мистическое явление… Итак, после того как я узнал о начале события, я прошел к Верушке, она вела себя очень спокойно и мужественно. Мы тотчас же вызвали врача, который похвалил нас за то, что мы абонировали палату в клинике. Верушка собрала свои вещи и то немногое из детского приданого, что мы купили заранее. Она была абсолютно спокойна и, можно сказать, счастлива. Ну, а я, конечно, ужасно волновался».

В половине седьмого вечера я переселилась в клинику. Имре зафиксировал каждую подробность: «До девяти я пробыл у нее, а затем отправился в венгерский кабачок, где и отужинал в обществе Браммера и других. К десяти опять вернулся в клинику, и как раз в это время начались схватки. Будучи большим любителем точности, я старался по часам определить, с какими интервалами они возникают. Настроение у Верушки было превосходное. Как только боли отпускали, она принималась шутить и успокаивала меня».

Имре хотел остаться около меня на ночь, однако профессор в два часа пополуночи отправил его домой.

«По дороге домой у меня было такое чувство, что все свершится 17 ноября. Мне так хотелось бы, чтобы судьба подарила младенцу жизнь в день премьеры „Королевы чардаша“. Тут же ночью я стал рыться в воспоминаниях и в афишах и, к превеликой своей радости, установил: премьера „Королевы чардаша“, состоявшаяся в 1915 году, действительно приходилась на 17 ноября».

Имре казалось, будто сама судьба распростерла над ним свои крылья.

— Отправьте моего мужа домой! — просила я, пока Имре находился в клинике, а затем, когда он уехал, наказывала всем: — Не беспокойте моего мужа попусту, пусть он приедет, когда все будет позади!