Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

В первые месяцы после рождения сына дом наш сотрясался от криков. Но кричал вовсе не ребенок, а трое взрослых мужчин. Двое из них являлись к нам каждый день в два часа дня, а третий — Имре — уже поджидал их. Все трое пили черный кофе в невероятных количествах, хотя никакого подстегивания для усиленной эксплуатации голосовых связок ни одному из них не требовалось. В курении они тоже успешно состязались друг с другом. Не случайно комнату, где проходили эти творческие встречи, мы прозвали «кричальная», тот же эпитет получили и дни сходок композитора и либреттистов.

Гвалт в комнате стоял такой, что можно было подумать, будто там идет ярмарочный торг, хотя на самом деле в «кричальной» создавался текст новой оперетты Кальмана «Фиалка Монмартра». Ожесточенные споры длились, как правило, с двух часов дня до двух часов ночи, пока наконец выдохшиеся и несколько примиренные противники не падали без сил. А на следующий день все повторялось сначала: они опять долго не могли прийти к единому мнению и пытались переубедить друг друга исключительно при помощи крика.

Точно таким же образом проходила работа Кальмана с либреттистами Юлиусом Браммером и Альфредом Грюнвальдом над «Марицей» и «Принцессой цирка». Имре не умел сочинять музыку на заданный текст, поэтому слова приходилось потом подгонять под музыку.

— Как вы сочиняете? — спросили однажды Имре. — Вам, вероятно, необходимы рояль и абсолютная тишина?

— Никакие подручные средства мне не нужны, — ответил Имре. — Процесс сочинения происходит здесь, — он ткнул себя пальцем в лоб, — и в сердце.

Но вот что уж точно не годилось ему для работы, так это суета. В «кричальные» дни Имре не мог создать ни такта. Он любил сидеть под цветущими деревьями: яркие краски, аромат цветов способствовали вдохновению. Но с таким же успехом случалось, что во время прогулки или где-нибудь в кафе он вырывал листок из блокнота и, позабыв обо всем на свете, записывал ноты, а окружающим оставалось лишь терпеливо ждать, пока он зафиксирует на бумаге неожиданно пришедшую ему в голову музыкальную мысль. Однажды, когда Имре явился на вокзал, чтобы встретить возвращавшихся из Карлсбада мать и сестер, в мозгу его вдруг зародилась мелодия, а блокнота при себе не оказалось. К счастью, по тогдашней моде он носил крахмальные манжеты — на них то и были запечатлены нотные знаки.

Больше всего Имре любил работать по ночам, когда все в доме спали и лишь луна обходила дозором свои небесные владенья. Сочиняя выходную арию Тасило из «Марицы», где есть такие слова:

«Нам светит лукаво
Луна с высоты…»[25]

Имре наверняка передал и свое собственное настроение. Федора, героиня «Принцессы цирка», исполняя свою арию, тоже обращается к луне:

«Ах, эта старая песня,
Кому она не известна?..
Приди, любовь, приди,
Все истомилось в груди…»

А куда уносится в мечтах герцог в «Герцогине из Чикаго»?

«Под луною, под сенью куста
В поцелуе сольются уста…»

И также при луне витает в счастливых грезах героиня «Фиалки Монмартра»:

«Месяц глядит в окно…»[26]

Кстати, эту мелодию Имре сочинил специально для своего сына.

Сейчас уж и не упомню, светила ли на небе луна, когда в два часа ночи отворялась дверь моей спальни. Тогда мы жили еще на бульваре 12 Ноября; «кричальные» дни работы над новой опереттой только что остались позади. Дом был окутан таинственной тишиной.

Моего плеча касалась чья-то рука. Я ее стряхивала: от усталости неимоверно хотелось спать. Но не тут-то было: рука теперь уже трясла меня за плечо.

— Верушка, — шептал мой мучитель голосом Имре. — Верушка, проснись. Ты должна это услышать.

Муж не отставал, пока я наконец не поднималась и в полусне не брела за ним в кабинет. Там стоял рояль с модератором. Имре проигрывал на нем рождавшиеся ночью мелодии без боязни нарушить чей бы то ни было покой.

— Изумительно! — сонно бормотала я.

Но от Имре нельзя было так дешево откупиться.

— Э, нет, изволь-ка выслушать другой вариант! — сердито говорил он.

И я должна была выслушивать второй вариант, третий, пока сон окончательно не слетал с меня. А потом мы вместе отправлялись в столовую. За время работы Имре всегда успевал проголодаться. Ну, а во время трапезы он подправлял, отшлифовывал только что написанные номера, и часам к четырем-пяти утра с делами было покончено. Ночи ему в первую очередь были нужны не для сна и не для того, чтобы проводить их с женой. Впрочем, я не совсем точна: разделять именно со мной свои ночные бдения стало для него привычкой. Тем более что он-то после них мог позволить себе отсыпаться по меньшей мере до одиннадцати утра.