Понаехали!

В общем, ей даже не столько терем надобен был, сколько древняя часть его, куда люди нынешние старались не заглядывать без особое нужды. Чуяли упрятанную в стенах силу. Или просто неудобны они были, эти стены, толстые и тесные, с теменью вечной, с сыростью да холодом.

Ныне и то зябко было.

Эльжбета Витольдовна поправила узорчатый платок на плечах, поморщилась: надо было бы нормальную душегрею вздеть, а не эту вот, из атласу, которая красива, конечно, но не греет.

— Вот знать не желаю, чего ты там придумала, — проворчала Марьяна Францевна, плечами поведши. — У меня от этого места в животе неспокойно становится.

И то, старый терем стоял наособицу, пусть и соединенный с новым тонкими стрелами галерей да переходов. И все одно казалось, что он, дремлющий, только терпит этакое неудобное соседство. Сам же был мрачен, нелюдим. И гостей встретил недовольным всполохом силы. Потайная дверца и та не сразу показалась. В какой-то момент Эльжбете Витольдовне показалось даже, что вовсе та не возникнет. И тогда придется идти главными воротами. А там кто-нибудь зело глазастый, на кого отворот не действует, и признает.

Донесет.

Всколыхнет старое ведьмино болото до поры, до сроку.

Нет уж…

Но вот стена пошла рябью, выталкивая из себя заговоренное дерево, и то отворилось с тяжким скрипом. В лицо пахнуло гнилью да ветошью, да иными неприятными запахами подземелья.

— Если хочешь, оставайся, — сказала Эльжбета Витольдовна, силясь справиться со страхом. Но верная подруга покачала головой.

— Куда я тебя одну…

— Самое время… если не выйдет, — она переступила высокий порог и застыла, привыкая к этому вот месту и позволяя ему привыкнуть к себе. Стены здесь были сизыми и влажноватыми. Влага просачивалась сквозь камень, покрывая его мелкой россыпью водяных слез, но вот пол был сухим. — То… Властимиру многие поддержат, а стало быть, моя отставка — дело времени. И весьма скорого.

— Государь…

— Не будет вмешиваться. А вот Гильдия перемены поддержит, им они выгодны… идиёты.

Идти было боязно. И огонек, севший на ладонь, трепетал, грозя погаснуть в любой миг. Если погаснет… нет, стены не сдвинутся, это просто собственный страх, не более. Если уж их пустили на тайную тропу, то и проведут ею.

— Не понимают, что сами себя губят… — если говорить, то становится не так страшно. И Марьяна рядом, верная подруга, которая тоже боится. И от понимания, что не одна-то она, Эльжбета, мается страхом, тоже легчает. — Эти ведьмы погаснут, а другие… другие и не народятся. Не смогут. И что-то потом будет? Сила от самих магов уйдет… уже уходит. Разменяли её… и на что, спрашивается?

Голос здесь кажется тихим.

И вспоминается вдруг, как она первый раз шла этим вот путем. И ведь тогда-то не боялась. Верила? Наставнице верила, как самой себе… и вышло… что вышло, то вышло. Верно, повезло ей, Эльжбете… и с наставницей тоже. А казалось, что наоборот, что… может быть хорошего в старой сварливой ведьме, которая на прочих глядела с насмешкой, будто знала что-то этакое.

Знала.

И глядела.

И видела. Многое, чего сама Эльжбета Витольдовна не замечала. А ведь тогда обидным показалось.

— Нехороша ты, — наставница и сама не стремилась быть красивою. — Но это и к лучшему. Зато голова светлая. Ныне тяжко выбрать… делают из ведьм не пойми кого. А магов не слушай, им бы голову задурить да к силе получить прибавку. Вот и поют о любви. А вы и верите.

…верят.

— Я тебя чему могла, тому научила, теперь сама думай… — и исчезла. Тогда-то Эльжбета, оставшись совершенно одна, и растерялась.

Вот и…

— Если Ковен изберет Властимиру Верховной, то я должна буду привести её сюда, а это, как сама понимаешь, невозможно…

…возможно.

Но… зачем?

Коридор, сделавшись под конец столь узким, что пробираться пришлось боком, закончился дверью. И та отворилась, стоило Эльжбете коснуться её.

— Вот ведь… — Марьяне пришлось втянуть живот, да и вовсе протиснулась она с немалым трудом. И уже там, в комнатушке, которая была мала и невзрачна, вовсе не такова, какой надлежит быть сокровищнице, она поспешила отряхнуться. — И все одно… подумай, что ты творишь.

— То, что давно следовало бы сделать, — Эльжбета обвела комнатку взглядом, впервые задумавшись, чем на самом деле она являлась.

Покоями древней княгини, что уродилась ведьмой и нашла, как ей казалось, способ все-то исправить? Всех-то примирить?

Она вышла замуж.

Любила.

И была любима. И потому-то силой делилась щедро, а князь, ставший магом, сильнейшим из многих, был в достаточной мере умен, чтобы понять, что сила эта вовсе не его собственная.

Любил ли он?

Также, как эта вот… от неё в комнатушке осталось немногое. Да и то… разве княгиня, даже в глубокой древности, стала бы жить вот тут? Нет, у неё должны были быть иные покои, роскошные, подобающие статусу.

…особенно после, когда князь назвал себя царем, а супругу царицей. И когда все-то рода великие, древние, не признававшие над собой иной силы, кроме Богов, один за другим склонились пред ними.

Здешняя сила была сладкою, что мед.

И дурманила.