Понаехали!

— Кыш, — сказал Елисей громким шепотом. И был не услышан. Оса, уже другая, опустилась на щеку. И еще одна. И…

Он закрыл глаза, смиряясь с тем, что быть ему позорно загрызенным полосатыми тварями в материнском саду.

Что-то коснулось лица.

Осторожно так, будто пробуя это лицо наощупь. Село. Поползло по щеке. А потом и губы тронуло, щекотнуло. Елисею подумалось, что если треклятая оса сунется в нос, он чихнет.

И тогда…

— Ишь… — этот голос помешал додумать важную мысль о судьбе государства и его, собственной, Елисеевой. — Откудова только взялись? А ну пошли прочь!

И кто-то просто взял да смахнул осу с лица.

Всех ос.

Те поднялись, загудели, предупреждая, что этакой вольности в обращении не потерпят. И душа Елисеева вовсе ушла в пятки. А его схватили за руку и дернули.

— Не стой столбом! Туточки у них гнездо!

И прежде чем Елисей успел сообразить, его потянули. И скоренько так… в кусты… кусты зашуршали, затрещали. Ветка хлестанула по лицу, окончательно приводя в сознание. И Елисей открыл глаза, правда, тотчас получил по ним второю веткой. И зашипел от боли.

— Вот туточки не полезут. Осы страсть до чего магичные кусты не любят. А этот магичный, — сказала девица. — А ты… по глазам? Проморгайся… и стой, вона, соринка влезла…

Его развернули.

И чем-то потерли по лицу, но хуже не стало. Во всяком случае, когда Елисей глаза открыл, то сперва те подло заслезились, потом и вовсе все-то перед ними поплыло, сделалось туманным.

Моргай, не моргай…

Он моргал.

— Поплакать еще хорошо… погоди… — давешняя девица, которая воспринималась одним огромным пятном, куда-то да сгинула, чтобы вернуться, когда Елисей уже почти зрение восстановил. Под нос ему сунули что-то круглое и вонючее до крайности. От едкого этого запаху глаза и вправду заслезились.

— Что…

— Дурнокорень. Не думала, что в саду царском найду, но вестимо правду бають, что в энтом саду любая травка есть, — важно ответила девица, платочек подавая.

Платочек был мягонький и пах не ароматною водой, которую повадились лить на себя боярские дочки, одна перед другой больше, отчего дышать рядом становилось тяжко, но сухою травой.

— От так… ты кто таков будешь?

— Е… мелька, — сказал Елисей, разглядывая спасительницу.

Не боярыня.

Точно не боярыня. Высокая. Крепкая и статная. Косища в его руку толщиной, глаза синющие. Сама румяная. И… не только румяная. Он поспешно отвел взгляд, подумавши, что ежели кто его тут с этой красотой увидит, то маменька расстроится.

Жениться велит.

Или невесту удавить… он точно не был уверен, с маменькою всякое случалось. Но на всякий случай огляделся.

— Да никого тут нету, — отмахнулась девица, хмурясь. — Боярыни хороводить ушли, и все никак не возвернуться. Прочие кто по комнатах сидят, кто он рукодельничать сошлись.

— А ты?

— А я от погулять решила. Когда еще случится, — девица косу перекинула за спину. — Оно же ж интересно.

Ничего-то интересного в гулянии по саду Елисей не видел. Но он отдавал себе отчет в некоторой своей предвзятости. Может, для человека нового сад этот был удивителен, а вот Елисей в нем каждое дерево изучить успел.

Или почти каждое.

— Хочешь, проведу? — предложил он вдруг.

Девица голову склонила.

— Чего ты тут делаешь, Емелька? — строгим голосом спросила она и поглядела аккурат, как матушка, когда Елисея в недобром подозревала.

— Так… служу туточки, — сказал он не слишком уверенно. — За садом приглядываю.

Конечно, странно, что она его не узнала. А с другой стороны… она и видала-то только издали. Да и одет он был иначе, подобающе, теперь же… Елисей смахнул прилипший к рукаву лист.

— Тут яблоня одна есть, с золотыми яблоками.

— Молодильными? — глаза девицы вспыхнули интересом.

— Неа, просто сладкие, что мед. Маги царице подарили. И красивые. Еще роза, которая и зимой цветет, правда, её стеклянным колпаком накрывают, и маги еще что-то там дочаровывают, но красивая. Красная…

— Роза? — переспросила девица — надо бы имя узнать, так, на всякий случай, а то неудобно выходит. — Под колпаком?

— Ага.

— Поглядеть… стало быть?

— Ага.

Почему-то Елисей чувствовал себя на редкость глупо. И когда перед носом возник кукиш, ощущение усилилось.

— Вот тебе, а не роза! Знаю я вас…

— Кого? — Елисей моргнул удивленно.

— Мужиков, — кукиш исчез, а девица уперла руки в бока. — Помнится, нянюшка сказывала, что ейную сродственницу дальнюю тоже все один приглашал на речку, стало быть, поглядеть, как лилии цветут. Она и пошла.

— И… что?

— И ничего… у ней, к счастью, тятенька кузнецом был, так что оженил, когда пузо на нос полезло.

— А… — потянул Елисей, дивясь этакому полету мысли. — Я… ведь так… на самом деле… ничего такого… дурного. Просто… спасибо.

— Нема за что, — отозвалась девица. А Елисей решился:

— Звать тебя как?

— Бастинда… можешь, Баською именовать. Ты там больше не ходи, а то осы страсть до чего не любят, когда кто возле гнезда ходит. Помнится, у нас одним годом тоже поселилися в овине, под самою крышей. Так замаялись все, пока вывели. Не зайти!

Елисей кивнул, соглашаясь, что осы — дело такое… вот одно дело с врагом сражаться, с теми же татарами. Татар он совсем не боялся. А осы… жалятся.

И больно.